— То есть вы здесь даже больше для того, чтобы провокации предотвращать, чем для того, чтобы грузить металл? — спросил мой смышленый братец.
— Соображаешь, — одобрительно кивнул Климентьев. — Да, тут такая крутая история развертывается с этим аукционом, что лучше смотреть в оба. Неизвестно, кто и с какой стороны тебя захочет подставить. Не меня лично в смысле, а хозяина.
— Скажите, — спросил я, — а чей еще бизнес Степанов подрывает? Кто еще готов ему насолить?
— Ну, мало ли кто, — пожал плечами Климентьев. — Думаю, наберется.
— Белесов никак не попадает в число этих людей? — поинтересовался я.
— Белесов? — Климентьев нахмурил брови и задумался. — Вообще-то, сейчас они со Степановым в одной команде играют, но... Но мысль интересная. Не готов тебе ответить. Подумаю, поверчу в мозгах и скажу, лады?
— Лады, — согласился я. — А в принципе, что вас смущает?
— Да только одно... — Климентьев недовольно пожевал губами. — Степанов слишком крепко встает на ноги в легальных областях бизнеса, слишком независимым становится. И порядок в Городе и окрестностях все больше старается наводить. А чем больше крутых независимых предпринимателей, действующих по закону, и чем больше порядка, тем меньше становится огород, на котором могут пастись продажные чиновники. Сейчас Белесов имеет от Степанова очень много. Но Степанов вот-вот достигнет того уровня, когда сможет послать Белесова куда подальше, и ничего ему не сделается, а Белесов станет жить резко хуже, чем раньше. В принципе таким, как Белесов, выгодней иметь дело с Дедами, а не со Степановыми, потому что любой подпольный Дед будет от Белесовых в вечной зависимости и его всегда можно доить. А Стерановых лучше вовремя подрубать, чтобы другим неповадно было. Приблизительно так, вот.
— А вы не говорили об этом Степанову? — поинтересовался Ванька.
— Мне самому это только сейчас в голову пришло, после вашего вопроса, — ответил Климентьев. — А Степанов вряд ли мог сам это сообразить, потому что он ведь не интересуется механикой вывоза металла, не вникает, по каким путям работаем мы, по каким — Дед. Ему это не интересно и не касается. Если б он хоть раз толком вник во всю эту механику, то, возможно, побольше нас сообразил бы. Но видно, какие-то нехорошие мысли насчет Белесова у него затлелись, раз вы эту фамилию помянули.
— Ясно... — Я немного помозговал над услышанным. — А в ближайшее время еще погонят какие-нибудь вагоны на сортировочную?
— Вон те два, в отдалении. — Климентьев указал на далекий, за большим пустырем, ангар, к которому тоже подходила одноколейная ветка. Ветки из нашего ангара и из дальнего встречались, насколько я мог проследить, уже где-то за территорией завода — сливались в одну, которая и вела к сортировочной станции. — Только сигнала ждем. Скорей всего, отправим их завтра или послезавтра, но, может, и сегодня в ночь, если с сортировочной постудит сигнал, что можно их подавать для формирования состава. Это будут первые вагоны почти за три недели.
— Вот бы слазить в них! — сказал Ванька.
— Пожалуйста, коли охота, — сказал Климентьев.
— Чуть попозже! — решительно сказал я (эх, если бы мы, как предлагал Ванька, взяли и сразу заглянули в вагоны!). — Сперва нам надо наконец поглядеть документы, мы ведь за этим пришли.
— В таком случае сперва нам лучше бы найти этих... Хоромова и Бурченко, — возразил Ванька. — А то потом поздно будет, вдруг мы их упустим!
— Что за Хоромов и Бурченко? — с интересом спросил Климентьев.
— Ну, это уже наши личные дела, — объяснил я. — Нам сказали, что здесь, на свалке, среди собирателей металла, крутятся два парня из нашей школы, которые знают, кому можно толкнуть сорочьи гнезда. Ну те, что из проволоки, я имею в виду.
— Сорочьи гнезда? — Климентьев прищурился. — Это и я знаю, и не надо вам никаких Бурчалкиных или как их там! Есть у нас один тут, забавный человечек. Он скупает у ребят сорочьи гнезда. Насколько понимаю, кому-то из посредников Деда потом сдает. Мы его не теребим, позволяем зарабатывать как может, потому что это не человек, а тридцать три несчастья. Пусть хоть как-то подкормится. Раньше, когда он работал учетчиком в цехе, с ним вечно выходили неприятности, вроде и обидные, но до того смешные, что все за животики держались. И постоянно ждали, что он еще учудит. Пойдемте, я вас познакомлю. Сорочьи гнезда он точно возьмет — это, по-моему, его пунктик. Он как раз при бухгалтерии сидит, помогает в расчетах, в составлении ведомостей. Особо важные документы ему не доверяют, потому что он обязательно что-нибудь напутает, но со всякими мелкими счетами-фактурами справляется. На заводе — в административном здании, я имею в виду — только и осталось народу, что два бухгалтера и он. Потому что представить его на сборе картошки — это вообще нелепо.
И, развернувшись, он направился к административному зданию. Мы заспешили за ним — нам было интересно, что же это человек такой «тридцать три несчастья», который скупает сорочьи гнезда.
Мы поднялись по лестнице на один продет и заглянули в небольшую комнату. Это была боковая пристройка на высоком фундаменте, и комнатка получалась как бы между первым и вторым этажами. Чтобы подняться на «полноценный», так сказать, второй этаж, где находилась бухгалтерия, надо было одолеть еще один пролет.
В комнатке сидел сгорбленный человечек с озабоченным выражением лица. Он пил чай, налитый из стоящего на соседнем стуле термоса, проглядывая при этом какие-то документы, и очень тщательно следил, чтобы чашка с чаем находилась как можно дальше от этих документов. Увидев нас, он вздрогнул, и чашка, почти поднесенная к губам, опрокинулась ему на брюки.
— Ой, не везет тебе, Павлиныч, — стараясь спрятать улыбку, сказал Климентьев. — Ну как есть не везет.
— Да это еще ничего, — с хмурой покорностью судьбе ответил Павлиныч. — Сейчас тепло, быстро высохнет. А вот зимой, Когда здесь не топят... Я ж один раз вот так брюки снял, положил на электрообогреватель, чтоб от чаю высохли, а тут как раз Зина бухгалтер зашла... А другой раз передержал их на этом электрообогревателе, дырку прожег, пришлось топать, потуже шубу запахивая, чтоб никто не заметил и чтоб сквозь эту дырку ноги не застудило. А ведь все мои родители подсуропили. И дед руку приложил, отца Павлином назвал, хоть и старое русское имя, да уж больно в наши времена... — Он махнул рукой. — А отца с матерью угораздило меня Электроном назвать — как раз было время, когда все с ума сходили, восхищаясь расцветом советской науки...
— Так вы Электрон Павлинович? — не выдержал Ванька.
— Вот-вот! — закивал наш новый собеседник. — Не имя, а насмешка, да? С этой-то неудачи при рождении все и началось. Может, не сглупи мои предки и сделай меня Павлом Петровичем например, у меня бы вся жизнь иначе пошла. Ладно, что толковать. Сделанного не воротишь.
— Это точно, — не без ехидцы согласился Климентьев. — А мы к тебе вот по какому делу. Ребята нашли еще одно местечко, где имеются сорочьи гнезда из проволоки. Возьмешь у них, если принесут?
