Ребята были согласны, и Игорь с Витькой и Полиной отправились в вагон-ресторан, Мишка и Груня пошли к Самсонову, а Алексей, как и грозился, завалился с книжкой на койку.
— Если что, не стесняйтесь меня разбудить, — предупредил он «авангард основных сил», как он окрестил Мишку и Груню, открывая учебник шахматных дебютов. — Шахматы, они… — он зевнул и поудобней пристроил подушку под головой.
Миша и Груня прошли в купе Самсонова, по пути завернув в «девчоночье», чтобы Груня могла взять альбом большого формата, карандаши и фломастеры разной толщины, которые она уже приготовила отдельной стопкой. Она любила доводить рисунки фломастерами, сперва обозначив карандашом точные контуры. Сочетание толстых и тонких фломастеров, дающих линии от жирной до совсем нитеобразной, и их яркий черный цвет, совсем как краска, которой пользуются граверы, придавали рисункам особенную прелесть и ощущение, что они выполнены точной и твердой рукой. Словом, с их помощью можно было скрывать огрехи мастерства, которые у Груни пока что, разумеется, имелись.
На подходе к купе Самсонова их ждал сюрприз. Из купе доносились два голоса, и один из них…
— Послушай! — прошептал Миша, от возбуждения крепко стиснув запястье Груни. — Ведь это ж, кажется, Сашок!
И точно. Когда они заглянули в купе, то увидели, что Сашок, в убойном своем прикиде, сидит с Самсоновым и изливается ему:
— Ну… Ну, а в том фильме, вы, вообще, ну, дали!.. Когда поезд едет, а вы бац на рельсы, и поезд талдычит над вами, а вы лежите, а потом смываетесь!.. И там, через овраг, и с этим… с видеокассетой, которую вам до редакции довезти надо, да? Вы ж тогда журналиста играли, да? Ну, я ва-ще тащился!.. Я этот фильм раз десять по видику крутил, потому что там… ну, все забойно, как в жизни! Вот одно только…
— Что? — чуть обеспокоенно спросил Самсонов, до этого слушавший с большим удовольствием, будто его маслом с медом мазали.
— Ну, это… Только это не к вам относится, а к режиссерам, или кто там сам истории придумывает… Я говорю, не в обиду только, режиссеры у вас козлы, потому как все братки всегда у них такие козлы… Ну, не как в жизни. То есть, может, и как в жизни, но все равно это неправильно. Не так показывать надо.
— А как? — спросил Самсонов с невольной улыбкой. У Сашка даже тембр голоса поменялся, настолько он вжился в роль. Теперь он говорил чуть хрипато и отрывисто и при этом с какими-то обиженными, почти детскими интонациями. Так нашкодивший ребенок жалуется на плохой мир, в котором приходится увертываться от наказания.
— Да вот так, как это ва-ще у них там снимают! Вон, в «Крестном отце», они там по понятиям все решают, и руки целуют, и в церковь ходят… Вот так и надо снимать, чтоб было видно, что у пацанов понятия есть! Потому как по жизни, я тебе скажу, по жизни они в фильмах сплошными отморозками получаются, а мы по жизни отморозков всегда сами уроем, никаких там журналистов или этих… ну, честных ментов и кого еще ты там играешь, не надо!
— То есть красиво надо делать? — уточнил Самсонов.
— Во, красиво! — обрадовался Сашок. — Именно так, у них-то все красиво получается, а у нас — дребедень одна. Вон, в этой, в «Бойне в день святого Валентина», там все — на оттяг, и снег, и гараж, где этих, которые в крутые полезли, из автоматов расщелкали. А у нас в кино — снег грязный, гаражи ободранные, тоска, да и только. Получается, мы второго сорта, вроде турецких курток!
— Какая жизнь — такое и кино, — сказал Самсонов.
— Да бросьте! — отмахнулся Сашок. — Может, у нас жизнь и поганая, но ни за что не поверю, чтобы у них в Америке даже снег был чище. Снимать уметь надо! Вот если б я, скажем, вздумал вложить деньги в кино, да еще вас взял на главную роль — я бы уж такого режиссера подобрал, чтоб все красиво. И чтоб никому не обидно было смотреть!..
— А у вас есть деньги, чтобы вложить в кино? — живо поинтересовался Самсонов. — Вы представляете, сколько стоит производство фильма?
— Ну, сколько стоит, вы скажете, а деньгу найдем… — ухмыльнулся Сашок. Теперь и он заметил ребят, которые уже несколько минут тихо переминались возле двери. — Во, еще гости к вам! Небось за автографами!
— За одним автографом, насколько я понимаю, — улыбнулся Самсонов. — Один я уже дал. Заходите, ребята, не бойтесь.
— Во-во, не боись, заваливай! — подхватил Сашок. — Дядя добрый, не съест он вас, чай, не крокодил какой-нибудь… Гена, понимаешь.
Он глупо заржал. Ребята, знавшие, что он играет роль, подумали, что преувеличенно глупо. Но, кажется, даже Самсонову, при его остром актерском глазе на фальшь в игре, так не показалось. Видно, для тех, кто не знал, кто такой Сашок на самом деле, его поведение выглядело вполне естественным.
А этой фразочкой Сашок умудрился еще раз намекнуть ребятам, чтобы они не вздумали удивляться и покрепче держали язык за зубами.
— Да мы, в общем-то… — сказал Миша. — Понимаете, я хочу вас познакомить с Агриппиной. Она не просто так, она — художница, настоящая, и едет в Санкт-Петербург получать особый приз за работу художника на телевидении. И она очень хотела бы нарисовать ваш портрет, если позволите.
— Постойте! — Самсонов чуть не подскочил. — Агриппина Григорьева, так?
— Так, — подтвердила Груня. И запоздало выдавила: — Здравствуйте…
— Я ж тебя знаю! — развеселился Самсонов. — Я ведь в жюри вхожу и участвовал в присуждении премий. Твою работу — все эти роскошные заставки — мы все запомнили отлично, и тут двух мнений быть не могло, кому давать специальный первый приз за работу художника! Но мы, разумеется, и понятия не имели, что этот замечательный художник — маленькая девочка! Представляли солидную даму с высшим профессиональным образованием… — Он расхохотался, и этот хохот был так обаятелен, как будто Самсонов играл перед кинокамерой, хотя было видно, что сейчас он ничуточки не играет; видно, обаяние было присуще ему от природы. — Выходит, пока что только я знаю тайну? Это здорово! Так это ж можно обыграть. Ведь вручать премию художнику должен именно я — так мы придумаем что-нибудь этакое! Например, выйдем на сцену вместе с тобой — вроде я тебя позвал просто конверт вскрыть, — а потом… Ой, тут тысячи возможностей!
— Вот эта пигалица, понимаешь, — настоящая художница? — подал голос Сашок. — Да еще и известная? Слышь, может, ты и мой портрет нарисуешь? Я не фуфло… я «зеленью» плачу!
— С удовольствием нарисую, — сказала Груня. Мишка отодвинулся в коридор, чтоб его не было видно, и ржал в кулак. Он ничего не мог с собой поделать: уж больно потешным выглядел Сашок в роли ломового братка. — Но сначала я бы хотела…
— Ага, понимаю! — Сашок разлыбился и встал. — Артисту — первый почет. А как будет время, заглядывай в мое купе, оно тут, рядом. Я уж постараюсь сидеть не шелохнувшись, главное, чтоб портрет вышел… Главное, чтобы костюмчик сидел, как говорят о покойниках! — опять глупо заржал он и, помахав всем рукой, удалился в свое купе. Потом опять на секунду возник в дверях: — Слышь, артист? Так, значит, поляна за мной. Накрываю. Как скажешь — или, значит, вагон-ресторан часика на два приватизируем, или, значит, в Питере я тебе устрою — на отрыв. Ты только мигни, а я уж сделаю, как этот, как его, сивка-бурка!
