— Вот и отлично! — рассмеялся Игорь. — Ребята еще не освободились?
— Нет, — ответил Алексей, — Груня рисует, а Мишка заговаривает зубы Самсонову, сыпля байками из шоферской жизни, чтобы Самсонов сидел спокойно и не вертелся. Я, во всяком случае, так это понимаю.
— Ну, ладно, — Игорь с облегчением рассмеялся. — В любом случае, они скоро освободятся. Тогда покормим наших работяг и предадимся цыганской грусти.
— Предавайтесь, предавайтесь, — проворчал Алексей. — Что до меня, то я с большим удовольствием предался бы цыганскому храпу. Я имею в виду, как это, — «Все цыгане спят непробудным сном». Дальше, кажется, про то, что «лишь один не спит…» — но это ко мне не относилось бы!
Тут в коридоре послышались легкие шлепки — кто-то бежал, — и в купе заглянул Мишка, растрепанный, как всегда.
— Порядок! — сообщил он. — Закончили! Валите смотреть портрет!
И все «повалили» смотреть портрет.
Глава IV
ПАССАЖИРЫ ПЕРВОГО И ТРЕТЬЕГО КУПЕ
Семь человек (считая самого Самсонова) в двухместном купе — это получилось «чуть-чуть немного слишком», как иногда шутливо называют явный перебор. Но тут верна была старая пословица про то, что в тесноте, да не в обиде. Мощный Самсонов постарался затиснуться в самый угол, чтобы первым зрителям было сподручней рассматривать его портрет. Он весь сиял: ему самому портрет явно понравился, и даже очень. Груня изобразила актера мужественным и напряженным, готовым сорваться с места, как отпущенная пружина, и ринуться в бой. На его правом виске лежал яркий блик света, укрупняя и придавая объем обводам головы и подчеркивая его решительный характер. Одну руку он положил на откидной столик — и движение пальцев этой руки было схвачено и передано настолько живо, что прямо-таки в ушах звучала четкая барабанная дробь, которую они выбивают.
— Да-а… — первым нашел нужные слова Алексей. — Вот поглядел на этот портрет и понимаю, что вам не картонных бойцов с мафией играть надо, а Кутузова или Петра Первого. Ну, в крайнем случае, маршала Жукова.
Хоть этот комплимент и мог показаться несколько сомнительным, из-за намека, что сейчас Самсонов играет роли в основном избитые и изъезженные, но актер счастливо заулыбался.
— Вот именно! — пробасил он. — Я уж сколько режиссерам об этом твержу, но все боятся попробовать что-нибудь новое! А дай мне волю — я бы показал!..
— Восхитительно! — это, привлеченная шумом, из соседнего купе вышла Ольга Анджелова, посмотреть, что творится. — Какой чудесный портрет! Кто это нарисовал?
— Позвольте представить вам художницу, — Игорь указал на Груняшу. — Да и вообще позвольте вас познакомить. Владимир Самсонов, наш замечательный актер. Ольга Анджелова, наша знаменитая исполнительница романсов… Я думаю, вы узнали друг друга в лицо, так что и представлять не было надобности, но все-таки соблюдаю правила этикета, — добавил он.
Да, Игорь был еще тот хитрец и дипломат.
Алексей как-то приглушенно фыркнул.
— Да, конечно, — пробормотала несколько растерянно Анджелова. Она протянула руку пытающемуся привстать Самсонову — что из-за тесноты у актера не очень получалось, и Самсонов (с секундным замешательством, как показалось ребятам) эту руку поцеловал. Алексей опять издал приглушенный фыркающий звук — на этот раз совсем приглушенный, его расслышали только Витька и Поля, притиснутые у двери рядом с «телевизионщиком». — Прямо не знаю, чему больше изумляться, — продолжила Анджелова, — этой необыкновенной встрече или талантам этой восхитительной девочки. И главное, как быстро она рисует! Ведь буквально только что мы виделись в вагоне-ресторане… — она то ли совсем не заметила Полю, прикрытую от нее широкой спиной Алексея, то ли не разглядела, что обе девочки — на одно лицо. Самсонов удивленно взглянул на Анджелову и открыл рот, чтобы как-то отреагировать на ее последнюю реплику (наверно: «Какой вагон-ресторан! Девочка рисовала часа два…» — похоже, и он не успел разглядеть, что Груня и Полина — двойняшки), но певица уже звала, отвернувшись: — Петр, поди сюда, погляди, какое тут чудо!
Петр Васильевич тоже вышел в коридор и между многими собравшимися умудрился кое-как разглядеть портрет.
— Да, рисунок… — пробормотал он неопределенно, но вроде бы с долей восхищения.
На шум выглянули и другие пассажиры. Первым появился Сашок, переодевшийся к этому времени в «крутейший» адидасовский спортивный костюм, весь в фирменных лейблах. Костюм был ему немного великоват, и Сашку пришлось подтянуть его, в результате чего повыше локтей и под коленками образовались складки, вроде слоновьих. В этом не по росту большом костюме Сашок выглядел неуклюже и поувесистей, чем был на самом деле. Так что эта деталь, видимо, тоже была продуманная. Вообще, в своей роли он был великолепен.
— Что, типа того, за шум, а драки нету? — осведомился он. — А, портрет закончен? — И он стал протискиваться поближе к рисунку. — Пардон, мадам, — сказал он, отстраняя Анджелову и не обращая внимания на ярость, появившуюся на ее лице. — Ух ты! — Он широко расставил ноги, чтобы не потерять равновесие, и рассматривал рисунок с выражением величайшего изумления. — Во дает девка! Прямо как живой!
— Послушайте! — из соседнего — третьего — купе высунулась всклокоченная голова. То есть всклокоченная там, где на ней сохранялась растительность, потому что обладатель головы был лысоват. — Что за галдеж? Мы две ночи не спали, а сейчас, только уснули, как…
— Кто там вякает? — вопросил Сашок, не поворачивая головы. — Спать ему, видишь, не дают. Закрой дверь и спи, кто тебе мешает?
— Да как вы смеете?… — Лысоватый мужик задохнулся от гнева. Своего оскорбителя он не видел, но слышал все очень отчетливо, потому что после его жалоб на несколько секунд воцарилась тишина.
— Охолонь, папаша! — сказал Сашок, выбираясь в коридор. — Я, может, тоже спать хочу, а ты так храпишь за стенкой, что хоть кляп тебе вставляй. А?
На шум уже спешил проводник, а из первого купе выглянули два здоровых молодых мужика, похожих друг на друга почти как две капли воды. Однако у одного из них на лице уже прорезались морщины, а у второго оно было гладким, простодушно-розовым.
— Чего не поделили, ребята? — спросил один из них.
— Порядок, никакого базара, — небрежно махнул им рукой Сашок. — Чего трясешься? — обратился он к лысоватому мужику, которого и впрямь трясло от возмущения, при этом лысоватый мужик издавал лишь какие-то нечленораздельные звуки, потому что от полноты эмоций он потерял дар речи. — Закрывай дверь и спи. Велика надобность — тебя тревожить.
— Пожалуйста, разойдитесь и успокойтесь, — обратился к собравшимся проводник. — Очень вас прошу.
Здоровые мужики, поняв, что их вмешательство не требуется и приведет только к еще большему бардаку, хмыкнули и опять исчезли в своем купе.
А из третьего купе донесся второй голос, Похожий на глухой медвежий рык. Что он бурчал, было не очень понятно, но лысоватый мужичонка, побледнев, вышел в коридор, плотно прикрыл за собой дверь и обратился к собравшимся:
