Руки мыть он, конечно, не стал, а ящики с краской сложил на… драную полку. Потом еще чем-то помог: что-то уронил, что-то разбил, что-то испачкал. И постоянно поглядывал на даму Ангелину, которая в этой суете не принимала никакого участия. Она сидела в кресле, не снимая шляпки, поля которой отбрасывали тень на ее уже не молодое, но еще привлекательное лицо. Она курила длинную коричневую сигарету и казалась грустной.
– Красиво сидишь, мамуля, – сказала вдруг Эльдива, которая оказалась Эльвирой, попросту – Элькой. Она бросила картонку, которую все никак не могла пристроить, и тут же стала карандашом набрасывать на листе бумаги красиво сидящую мамулю.
Та поглубже надвинула шляпку и закинула ногу на ногу.
А Лешке все время казалось, что и эту тетку он уже где-то видел. Он заглянул невежливо через плечо художницы в листок и даже вздрогнул: точно, он видел это лицо. Только без шляпки. Но вот где? В каком-нибудь фильме, или в журнале, или в рекламе крема от старческих морщин?
– Эля, – сказала мамуля, вставая, – пригласи мальчика на чай. Тебе надо с ним подружиться. Мне говорили, что в нем что-то есть. – Это говорила, наверное, мадам Брошкина.
Но Лешка спорить не стал. Он в своих достоинствах не сомневался.
Эта Эля оказалась, по словам Алешки, довольно нормальной девчонкой. Только сильно увлекалась рисованием. И сначала немного выпендривалась. Когда Алешка предлагал ей сбегать на конюшню – покататься на лошадях, поплавать на лодке по пруду среди черных лебедей, искупаться в бассейне, она морщила свой довольно аккуратный носик и недовольно отвечала:
– Я приехала сюда на этюды, не приставай ко мне со всякими глупостями.
И тем не менее тут же бросала мелки, карандаши, кисти и мчалась с Алешкой заниматься очередной глупостью. За компанию этими же глупостями с увлечением занимался и грозный Грей. Больше всего он любил кататься на лодке (чтобы полаять на лебедей) и носиться по болоту и пустоши в поисках фазанов.
Наш Алешка со всякими людьми не всегда ладит. Если почему-то новый человек в его жизни чем-то ему не понравился – то все, этот новый человек старым другом никогда не станет.
А вот что касается не людей, а зверей, то тут у Алешки проблем не бывает. Я уже раньше об этом рассказывал, но теперь придется напомнить, что у Алешки будто есть какой-то таинственный язык, на котором он запросто разговаривает со всяким зверьем и со всякими птицами. Про собак я вообще не говорю. Алешка, например, никогда не дает даже самой обученной овчарке стандартных команд («Сидеть!», «Глядеть!», «Какать!»), он разговаривает с ней нормальным человеческим языком: «Тебе это надо?», «Слушай, иди-ка рядышком, не забегай», «Постой, у меня шнурок развязался». И любая, самая грозная овчарка, будет идти возле его левой ноги как приклеенная или будет активно помогать ему справиться с непослушным шнурком. Грей не отходил от него ни на шаг и облаивал даже Мишеля, когда он к ним неосторожно приближался. И дело здесь совсем не в курице. Мне кажется, дело здесь в обоюдной любви.
Ну ладно – собаки. Это еще можно понять. А лебеди? Как только Алешка появлялся на берегу пруда, они величавыми кораблями, с достоинством сплывались к нему. Даже если их на том берегу кто-нибудь кормил чем-нибудь вкусненьким. Они подплывали к берегу и, вытягивая свои стройные шеи, будто кланялись Алешке или шептали ему какие-то свои секреты.
Алешка и на конюшне стал не то что своим человеком, он стал там главным. Дядька Конюх даже немного ревновал его к лошадям.
– Интересное дело, – говорил он с обидой, – я их кормлю, я за ними ухаживаю, а как этот шплинт придет, они уж тут же копытами стучат, не нарадуются. Меня вот эта Зорька, зараза, трижды с себя сбрасывала, а энтого шплинта несет на себе, как детеныша.
Это правда. Когда Алешка взбирался на Зорьку и давал ей полный ход, она несла его так плавно, будто чашу с драгоценным напитком – чтобы ни капли его не уронить на землю.
Элька сначала очень боялась ездить верхом. Когда она в первый раз села на лошадь, тут же завизжала:
– Как высоко! Снимайте меня! А то сама упаду!
Лошадь почувствовала ее страх и неуверенность и начала под Элькой приплясывать. Элька стала неудержимо сползать с седла. Алешка подставил ей руку и шепнул:
– Дура! Скажи ей что-нибудь приятное.
Элька сказала:
– Ну ты, лошадь! Если сбросишь меня, я твой портрет не нарисую.
Зорька дрогнула и переступила всеми четырьмя ногами, стукнула всеми своими копытами.
– Наоборот! – крикнул Алешка. – Ты нарисуешь ее портрет, если она тебя не сбросит. Поняла, Мальвина? И не ори так, а скажи ей в ухо.
Элька послушалась и что-то прошептала Зорьке в ухо. Та согласно мотнула головой и понесла Эльку легкой рысью.
– Что ты ей сказала? – спросил потом Алешка.
– Я ей сказала, если мы хорошо поскачем, я посажу тебя в чулан с крысами. Ей понравилось.
– Соображаешь, – без обиды одобрил Алешка.
А вот с Конюхом у него отношения не складывались. Не нравился он Алешке. А чем – он и сам объяснить не мог.
– Он ненастоящий, – как-то сказал он Эльке. – Он не конюх. Он кто-то другой.
– Не наш человек? – деловито спросила Эля.
Алешка наморщил лоб, подумал, но не ответил. А вот почему?
Взрослые, между тем, были заняты своими делами, они готовились к большому лондонскому аукциону, где предстояла распродажа драгоценных камней из коллекций всяких великих и важных людей. Почему-то и папа очень интересовался этим аукционом. Вместе с Мишелем они часами листали каталоги и проспекты, обмениваясь вполголоса краткими замечаниями. Причем, если кроме них кто-нибудь вдруг оказывался в комнате, они замечаниями не обменивались.
Мадам Брошкина, звеня браслетами, металась то по комнатам замка, то в Лондон и обратно. Вместе с ней металась и симпатичная Ангелина. Гелька, как называла ее Брошкина.
Но эта Геля, или Анальгина, как называл ее Алешка, все время была какая-то грустная. Особенно когда стало известно, что перед аукционом в замок съедутся всякие мелкие и крупные торговцы камнями. Они обсудят все, что будут сами выставлять на продажу, и все, что будут покупать на аукционе. Этот сбор устраивал Мишель, как самый главный у них.
И тут Алешка кое-что узнал от Эльки.
– Я так страдаю, – сказала она, когда Алешка помог ей слезть с Зорьки.
– Попу отшибла?
– Нет. Из-за мамули. У нее, Леш, есть какая-то очень ценная штучка. И она хочет ее продать.
– Ну и пусть продает. Где проблема-то?
– Она ее очень любит. Ей жалко ее продавать.
– Ну и пусть не продает.
– Деньги нужны. А потом мамуля говорит, что эта вещица уже принесла ей одно несчастье. И может другое несчастье принести. Если она ее не продаст. Или продаст.
