– Ну вот, – огорченно сказала мама, – и на кошку села, и Алешке в лоб дала, а все без толку.
– Это потому что у меня лоб не деревянный.
– Да? А кто мои любимые ножницы испортил своим самолетом?
Какая тут связь, я, честно говоря, не понял. Но маме видней. Тем более что он и ее любимый утюг тоже испортил. Он им склеивал пленку на крыльях, и весь заляпал расплавленным полиэтиленом.
В общем, мы сидели в расстроенных чувствах, когда в нашу калитку вкатились две тыквы во главе с одним арбузом.
Сразу стало очень приветливо, шумно и весело.
Ван Ваныч представил их маме:
– Вот мои хохлушки. Паша – классный штукатур. Глаша – классный маляр.
Мама улыбнулась:
– Но у нас нет никакой штукатурки и у нас нечего красить.
– А мы ваших ребят поштукатурим! – пошутила Паша. А Глаша тоже пошутила: – И покрасим опосля.
– Нет у нас никакой опосли, – сказал Алешка.
Гости весело рассмеялись. А Ван Ваныч намекнул, что неплохо бы обсудить наше будущее сотрудничество за чайным столом.
– А у меня к чаю ничего нет, – расстроилась мама. – Я еще в магазине не была.
– А у нас все есть! – сказали две тыквы и стали выкладывать на стол из сумок баночки с вареньем, всякие печенья, конфеты и пирожки.
Мы с Алешкой поставили самовар, и вскоре все уже хлюпали горячий чай, заедая его вареньем и пирожками. Пирожки испекли Паша и Глаша.
– Я лучше всего, – говорила одна из них с набитым ртом, – пирожки с яйцом люблю.
– А я лучше всего, – говорила другая, – с мясом и с вареньем.
– А я лучше всего – всякие, – сказал Алешка, тоже с набитым ртом.
– А я лучше всего колбасу люблю, – сказал Ван Ваныч. – А вы, барышни, не больно-то на пирожки налегайте, не обижайте хозяюшку.
Тут обе тыковки стали подкладывать маме свои пирожки и нахваливать ее в оба голоса. Какая, мол, наша мама хорошая хозяйка, какая она красивая дама, какие у нее послушные и умные дети.
Что-то какой-то перебор получается. Ну, то что наша мама красивая, это сразу видно, даже издалека. А откуда они знают, что она хорошая хозяйка? И с чего они взяли, что у нее послушные дети? Я взглянул на Алешку – проверить, как ему понравилось, что он умный и послушный. И, наверное, первый раз увидел его в некоторой растерянности. Он даже жевать перестал, только переводил вытаращенные от удивления глаза с Паши на Глашу и обратно.
– И муж у вас, хозяюшка, основательный. Настоящий полковник! За ним хорошо жить. Крут, конечно, но сам зазря не обидит и другим в обиду не даст. А уж детки в нем души не чают! Хоть и строг.
Маме вся эта похвальба про ее семью очень нравилась. Она краснела от удовольствия и смущалась от счастья. И без конца подливала всем чай. А когда кончился кипяток, послала нас снова поставить самовар. И успела шепнуть Алешке в ухо: «Я лучше всего люблю» – так не говорят, это неправильно, не запоминай. Надо говорить: «Я больше всего люблю». Алешка торопливо покивал, но наверняка не задумался – в голове его было совсем другое.
– Ни фига, – шепнул он мне, когда я залил воду и запалил на растопку лучинки, – все про нас знают! Вот это штукатурки!
– И малярки, – добавил я. – Может, это им Ван Ваныч рассказал? Чтобы они получше наш дом штукатурили.
– Может, – Алешка оглянулся. – А откуда тогда он знает, что папа – полковник милиции? Что он крутой, но справедливый?
Я поставил трубу, повернул ее по ветру – самовар густо задымил. Как старинный пароход.
– Ну, Леш, он же живет здесь, в своем доме, в дачном поселке, все тут друг друга знают. Кто-нибудь ему об этом сказал. Вот и все.
– А вот и не все! – выпалил Алешка. – Ты одной вещи не знаешь. А я уже узнал.
– Какой вещи? – Мне стало интересно.
– Ни в каком своем доме он не живет! Это не его дом!
– А чей?
– А я знаю? Какого-то другого дядьки. Арбуз у него эту дачу на лето снял. Совсем недавно. Как только мы приехали.
– Ну и что? Так не бывает, что ли?
– Бывает… Только зачем врать, что это его собственный дом?
Я подумал немного. А потом сказал:
– Я знаю, зачем он соврал. Домик-то у него очень красивый. Посмотрите, мол, какой я строитель. Я и вам такой же дом построю. Это реклама, Леш.
Мы не успели доспорить – самовар закипел так яростно, что у него запрыгала на голове конфорка.
– Дим, – спросил Алешка, когда я заваривал чай, – а кто такие хохлатки?
– Хохлатки?.. Это курицы, такая порода.
– Что-то эти тыковки на куриц не очень похожи.
– А… – До меня дошло. – Хохлушки… Так называют женщин из Украины. Хохлы и хохлушки. Но это не очень вежливо.
– Почти ругательно?
– Скорее насмешливо. Вроде как бы рязань косопузая.
– А это кто такая?
– Павлик, например.
– Не понял, – признался Алешка. – У Павлика никакого пуза нет. Ни косого, ни прямого.
Я вздохнул – придется объяснять, ведь не отстанет.
– Павлик родился в Рязани. А в старину рязанских мужиков называли косопузыми.
– За что? У них, что ли, пузо на боку?
Я не рассмеялся, я объяснил:
– В те времена, Лех, деревенские мужики носили топоры за поясом, чтобы они всегда под рукой были. В одних краях топор запихивали за пояс сзади, в других носили на боку, а рязанские мужики – на пузе, но только…
– А! Понял! Не напротив пупка, а немного сбоку. Будто у них пузо косое, пупок набекрень. И откуда, Дим, ты это все знаешь? Ты, прямо, как будто очень умный.
Спасибо, похвалил…
Пока мы с Алешкой старались для всех, заваривая свежий чай, все тоже постарались… для себя – доели все пирожки и все печенья. Нам осталось одно варенье. В двух банках.
Мы «ужасно расстроились». Алешка от огорчения не только бухнул полчашки варенья в чай, но и вдоволь «погулял» столовой ложкой в общей банке, на которой были нарисованы аппетитные черные лакированные вишни. Действовал он по простой схеме: банка – рот, банка – рот… Мама делала ему строгие глаза, а он в ответ делал глаза удивленные. Непонимающие такие. Что, мол, ты сердишься, я ведь варенье не руками ем, а вполне прилично. Банка – рот…
А хохлатки трещали вовсю. Как сороки.
– Сами-то мы с Украйны. Дуже гарна наша ридна сторонка. У нас, хозяюшка, знаете, який мисяц? Бильше, чем ваша луна. А яка уишня? О така! – И Паша или Глаша, блестя черными глазками-пуговками, широко разводила руки.
– Уишня – это кто? – спросил Алешка. – Зверь такая?
Хохлатки дружно прыснули смехом.
