– Красиво! – выдохнул Микеле. – А доски что, бракованные?
– Ну, как тебе сказать, – замялся Цветкович, – сделка есть сделка: мы им даем просроченные прокладки, а они нам бракованные доски. Но не забудьте про деньги – есть большая маржа!
– Нам не деньги нужны, – сказал Август, – нам нужны хорошие доски для палубы.
– Если ты бедный – зачем привередничать? Бери, что дают!
Вот она, золотая рыбка удачи, мелькнуло в голове. Все получилось, как загадали.
– А ну, кто пойдет прокладки отгружать и доски носить? – спросил поэт Цветкович. – Парни, за работу!
Рыбаки-немцы встали и двинулись к выходу. Эти безмолвные парни готовы были к любой работе. Прочие смотрели на немцев с жалостью.
– Вы хоть знаете, какие там доски? – спросила Саша. – Двухдюймовая доска, шесть метров в длину, поднять невозможно.
– Справимся, – сказал рыбак из Гамбурга.
И тут Август сказал:
– Нам не нужны эти доски. Над нами будут смеяться.
– Кто?
– История.
Капитан вышел в центр кают-компании, встал подле машины и сказал речь. Я приведу речь так, как запомнил.
– Перед вами машина. Это идея, это содержание нашего корабля. Она жива, наша машина. Только кажется, что машина сломана. Идею нельзя истребить. Просто машина давно не работала. Если механизм почистить, смазать маслом, восстановить детали, то машина заработает. И тогда корабль поплывет. Что нужно для того, чтобы восстановить детали машины? Нужно прочесть книги. Нужно понять механику. Мы можем это сделать. Мы – команда, мы – семья. Мы – это общество людей, которые захотели быть свободными. Значит, мы можем научиться всему и все сделаем своими силами. Как Робинзон Крузо.
– У него Пятница был. Пятница на него и работал, – уточнил англичанин Адриан.
– Мы здесь все – Пятницы. Мы все равны. И мы построим корабль, мы умеем работать. Нужны материалы? Что-то найдем на пустыре, что-то изготовим своими руками. Мы не спекулянты, мы труженики.
– А торговля – это разве не труд? – спросил Микеле обиженно. – Пока комбайн в Казахстане продашь, семь потов сойдет! А конкуренция?
– А поэзия? – клокотал Цветкович. – Это, по-твоему, не труд? Я стихом пробил себе дорогу в жизни. Стихом заработал вагон прокладок.
– Просроченных, – заметила Присцилла, которая вела хозяйство корабля. – Ты получил негодные к употреблению прокладки.
– Ах, дорогая, зачем нам с тобой прокладки? – возопил поэт. – Отринь сомнения, Присцилла! И без прокладок будь моей.
– Торговля нужна, – сказал Август, – только если продукт, который продают или меняют, получен честным трудом и не продан по спекулятивной цене. Ростовщик никогда не построит корабля и не выживет на острове.
– Спорное утверждение, – лениво сказал профессор Оксфордского университета. – Вот, например, остров Англия отлично выживает, несмотря на то, что Британия – страна ростовщиков. И корабли строим в избытке. Кстати, уверен, что Робинзон по возвращении в Англию выгодно вложил деньги, полученные за мемуары.
– Англичане – природные ростовщики, – сказала левая активистка Присцилла.
– Поэт свободен от подозрений в ростовщичестве, – заявил Боян Цветкович, – дух дышит, где хочет – хоть бы и среди прокладок! Чудесный дух! И отчего бы прокладки (символ фертильности и готовности к деторождению) не променять на доски (гроба тайны роковые)? Допустим, останется от обмена немного денег. И что?
– Спекуляция, – сказал Август.
– Врачам, я знаю, коробки конфет дарят… коньячок… печенье… А поэт хуже, что ли?
Видимо, слова «коробка печенья» навели актера на мысли об общей кассе.
– Зачем искать деньги, – спросил актер, – если деньги в коробке лежат. Вон, у француженки возьми. Работать не надо: и доски купим, и на пиво хватит. Поделись, мироедка!
– Это общие деньги.
– Вот я и говорю: делиться пора!
Казалось бы, совсем недавно актер признал, что деньги, отложенные на спасательные жилеты, трогать нельзя, но то была его отличительная черта – лысый актер легко менял риторику и взгляды, просто переходил от роли к роли.
– Лентяй и паразит, – сказала Присцилла, – лишь бы на боку лежать.
– Не о себе беспокоюсь, – оскорбился актер. – Я за всех морячков переживаю… За ребятишек наших, за пацанчиков… – Возможно, то была роль революционного матроса – есть такие спектакли в репертуаре советских театров.
– Пусть морячки трудятся, – сказала левая активистка.
– Устал народ. Думаешь, легко доски носить… Пожалеть надо мужиков.
– Славянин, что с него взять. Славян в лагеря сгоняют, чтобы трудились, – заметила француженка, – иначе они работать не могут.
– Много ты о славянах знаешь, – процедил лысый актер. – А что лягушатники жадные, это тебе всякий скажет. Сиди на своей коробке с деньгами.
– На этом корабле не должно быть ничего, что вызывает презрение и насмешку. Здесь не будет ничего, что получено средствами спекуляции – а не простым трудом, – сказал капитан Август.
– А доски-то как получить?
– На северный причал пришел сухогруз из Бразилии, привезли какао-бобы. Нужны рабочие. Мы будем носить мешки с бобами и заработаем деньги. На эти деньги купим доски. Хорошие крепкие доски.
– А разве обмен на прокладки – это не то же самое?
– Нет, – сказал Август. – Здесь все честно. Здесь нет бракованного и списанного со склада товара. Здесь нет ловкости. Просто честный труд. Кто со мной – мешки с какао носить?
– И снова вы меня изумляете, капитан, – сказал английский профессор. – Вы, оказывается, отрицаете базовые ценности цивилизации – рынок и обмен? Смело, очень смело. Вам приходилось читать труды Броделя?
– Нет, не приходилось. Кто со мной мешки с какао носить? – повторил Август.
Безропотные немцы подняли руки. Август сказал:
– Значит, если считать со мной, – всего трое. Кто еще?
Я встал рядом с ними. Лысый актер (он съел тем временем две банки сардин) подошел к нам.
– Ладно, сыграю роль грузчика.
И мы пошли на северный причал. Вслед нам неслось насмешливое клокотание Цветковича.
Глава седьмая
Высокий досуг
Первые пять мешков я осилил на кураже, а потом ноги подкосились.
Кое-какой рабочий опыт у меня имелся, но его оказалось недостаточно.
В юности, когда меня исключили из школы (я рисовал антисоветские стенгазеты и клеил их на стену в классе), я несколько месяцев работал на вокзале, носил ящики. На Казанском вокзале путь от перрона до пакгауза был коротким, ящики мы наваливали на тележку, и порой мне случалось ехать на них верхом. Работа не кажется особенно тяжкой, если тебе шестнадцать лет и ты усвоил главное правило – вовремя перекурить. На работе не надрывались, а проводили время. Советская власть развивала в трудящихся исключительное жизнелюбие и даже гедонизм. Один из вокзальных грузчиков носил в кармане стакан – деталь поразительная: а) стакан легко разбить, б) пить можно из горлышка, зачем стакан? Но коллега-грузчик был эстет и водку переливал непременно в стакан, а работал неторопливо, чтобы не задеть важный карман, в котором стакан хранился. На вокзале мы перекуривали каждые десять минут, и лозунгом была армейская присловка «солдат спит, а служба идет».
