Жрец отверз уста и возопил:
– Всем поровну!
И толпа портовых лишенцев словно с цепи сорвалась, точь-в-точь как те каторжники в Сьерра-Морена, которым Дон Кихот помог освободиться и разбил цепи. Я помнил, что там дело кончилось плохо.
– У-у-у! Поровну! – орала цветная толпа.
Мне стало страшно. Я старался не показывать виду – все-таки и жена, и сын рядом, им нужен твердый мужчина. Сегодня, спустя годы, я не стыжусь сознаться: я боюсь толпы. Толпа – такая же дикая стихия, как море, странно толпы не бояться. Но вот стихия моря в тот час замерла, море застыло. А толпа бесновалась.
Хорхе, что стоял бок о бок со мной, сунул мне в руку тяжелый предмет: гладкое холодное железо, деревянная рукоять. Машинально я сжал рукоять – и понял, что держу гарпун.
– Зачем? – прошептал я.
– Ружей у нас нет.
– Какие ружья? Все-таки не война, – неуверенно сказал я.
– Ты разве не слышишь, что они говорят? – спросил Хорхе. Он тоже держал гарпун – я успел подумать о том, что, помимо снарядов, в крюйт-камере хранились и гарпуны. Однако думать о крюйт-камере было некогда.
– Поля готовы к жатве! Серпы наточены! – кричал лысый Санчо Панса.
Это было явное отступление от текста. Санчо у Сервантеса миролюбив, а этот тип заговорил агрессивно и с эдаким юродивым подвыванием. В сочетании с хихиканьем Дон Кихота портовый спектакль представал сценой из дурдома. Жирный человек с консервной банкой на голове постоянно хихикал, а лысый, одетый в камуфляжную форму, выл и лаял.
– Поля готовы к жатве, рыцарь! И освобожденные каторжники ждут тебя! Идите, люди, – напоите поля кровью!
И лысый актер завыл, точно волк. А толпа подвывала.
Цветкович-Ламанчский растерялся не менее, чем я, жирный поэт не ожидал такого поворота сюжета – у них там, думаю, был написан некий сценарий, который Яков с Адрианом начисто переписали.
– Я встречусь с великанами, – своим петушиным тенорком заявил поэт, – и брошу вызов злым волшебникам! Сражусь с Мерлином и с великаном, который превратился в ветряную мельницу! Да, я это сделаю! – добавил поэт и опять хихикнул.
Но толпе зрителей было уже не до ветряных мельниц.
– К черту великанов! К черту мельницы! Даешь хлеб! – орал лысый актер.
– Хлеба! – кричали безработные.
– Вина давай! – крикнул кто-то более требовательный.
– Ницше сказал, что без войны жизни нет! Даешь войну! – голосил лысый актер. – На войне дадут вдоволь вина!
– Войну! – кричали побирушки.
– Бессмысленно поколение, не видевшее войны! – выл лысый актер.
Если отнестись к этим словам трезво, то в них не содержится глубокой мысли, напротив, призывать к войне непонятно за что – это крайне глупо. Однако толпа восприняла призыв с ликованием.
– Даешь войну! – крикнул портовый бродяга со смятым, словно заспанным лицом, воздвигнувшись над прочими зрителями. Я догадался, что бродягу держат на руках, чтобы он был заметнее.
– Передышка окончена! – надсаживался лысый актер. – Слишком долго нами командовали!
– Дави их! – орал человек со смятым лицом.
– А те, кто остался в стороне от войны, – они обречены! Этих трусов ветер истории сметет, точно гнилые осенние листья! – Актер зашелся в зловещем хохоте. Как этот волчий лай был не похож на хихиканье жирного поэта! Думаю, в тот момент Цветкович догадался, что сценарий переписан. От игривого представления с Дон Кихотом не осталось и следа. Очевидно, авторы нового сценария переосмыслили образ Санчо Пансы, бывшего, как известно, пацифистом. Актер вошел в раж, пританцовывал. Все-таки не зря он провел годы на сцене; он вкладывал в свои слова столько страсти, что толпа пришла в воинственное бешенство буквально за несколько минут.
– А вы знаете, что наши братья, беженцы из Сербии, плывут сегодня к берегам Голландии? – выл актер. – Знаете, что на борту дети и женщины? Что они голодают? Рыцарь, спаси нас!
Дон Кихот Ламанчский, он же Боян Цветкович, и сам был сербом, и призыв спасать сербских беженцев не мог не найти в нем поддержки – однако поэт не был готов к такому напору.
– Какие сербы? – удивленно спросил Дон Кихот. – Почему морем плывут?
И в самом деле, как из Сербии доплыть до Голландии? Это и мне показалось странным.
– Они плывут из Африки! – поправил себя Санчо Панса. – Я перепутал, рыцарь! Это чернокожие невольники!
– Друг мой Санчо, – поэт Цветкович все еще пытался вернуть сценарий в сказочное, театральное русло, – друг мой Санчо, корабль с беглецами заколдован злым волшебником Пикофрибасом! Ха-ха! Я разрушу чары и приведу корабль в гавань!
– Надеемся на тебя, о рыцарь! – выл камуфляжный Санчо Панса. – Нам нужна великая битва, чтобы наказать угнетателей бедных людей!
– Так соберем средства для помощи тем, кто находится во власти злых чар, – Цветкович захихикал, – пусть каждый внесет посильную лепту…
– Нам нужен корабль, рыцарь, – заявил Санчо, – чтобы выйти навстречу беглецам! Нам нужен прочный корабль, чтобы спасти сирот и вдов! И вот я вижу большой корабль, – лысый актер указал на «Азарт».
– Даешь корабль! – закричали из толпы – то был голос Януса.
– А на этом корабле есть портвейн! – закричал Яков и взмахнул красными рукавами. – Много бочек портвейна.
– Идем и заберем у них корабль! – крикнул лысый актер.
– Заберем! – крикнул Яков.
– Заберем, – отозвался Янус из толпы, и те побирушки, которых он уже успел обработать, заорали истошно: – Даешь корабль! Даешь портвейн!
– На корабле хлеб! – крикнул Янус. Слово «хлеб» всегда действует на толпу.
– Они хлеб африканцам раздадут!
Какой хлеб? Каким еще африканцам? Бредовость фразы усугубилась тем, что толпа голодранцев на причале взорвалась криками:
– Африканцам??? – Не позволим! – Права не имеют! – А мы? Мы как же? – Предатели! – Африканцев в Европу напустили, сволочи! – Хлеб наш отняли!
– Они уже раздают! Наш хлеб! – завопил Янус. – Наш хлеб – отдали – африканцам!
– Африкааанцаааам??? Нееет!!!
Возбудить ненависть толпы просто; теперь-то я ученый – а вот тогда этого приема не знал. Толпа нищих – безотказное орудие убийства; надо только сказать им, что есть другие нищие, которые тоже претендуют на сострадание. Страдание – это своего рода последняя привилегия в обществе; право на страдание – этой индульгенцией нищие делиться не хотят. Для раба подаяние и милость богача – это заслуженная мзда за страдание. Раб страдает, и общество признало за ним это право, узаконило его состояние. Но что, если и эту последнюю привилегию отберет еще более нищий?..
Бедняки неохотно идут на штурм господского замка, нарушать законы инстинктивно боятся. Но убивать еще более нищих – на это идут легко. Бедные слободские мужички организуют погром нищих евреев; армия голодных русских идет в атаку на армию голодных финнов; гладиаторы убивают гладиаторов – в сущности, это еще римский обычай. Нищие – те же гладиаторы.
