– Так я же не марксист, – резонно заметил грушевидный Адриан, – я либеральный мыслитель.
– Колонизатор!
– Прекратите орать, – это зашевелился на полу лысый актер. Он сел, почесал лысину. Первым делом, так уж он привык, актер обозрел свой иконостас, полюбовался на любимые кадры, вооружился сценическими воспоминаниями и принял значительный вид. – Театр снился. Вернусь – буду Отелло играть.
– Почему Отелло? – спросил я.
– Причина имеется, – сказал он значительно.
– А вы из какого театра? – робко спросила жена.
– Таганка, – сказал лысый актер. – Знаете такой театр?
– Москвичи мы, – обрадовалась жена. – Зачем вы Таганку-то бросили?
– Интриги там, – сказал лысый актер. – Любимов ушел, и меня – скажем так – попросили… Затравили, короче. Но я вернусь! Я своего Отелло сыграю!
– И Яго покараете? – спросила моя жена. Она была романтической особой.
– Придушу, – сказал лысый актер, – руки крепкие… – И он вытянул вперед свои огромные ладони.
– Матрос вы, наверное, отменный, – сказала жена, – с такой-то силищей.
– Русские работать не любят, – заметила левая Присцилла. – Русские командовать любят, хоть над одним рабом – да командовать…
– Много ты о России знаешь, маоистка. Россия – самая свободная страна. А на Родину я по-любому вернусь. Я патриот.
– Свободная была при Троцком, – сказала Присцилла горько. – А теперь продали Россию. Друг друга в рабство продаете.
– Учить только нас не надо.
– Отчего бы дураков не поучить?
– Оттого, – лысина актера побагровела, – что Россия скоро воспрянет и про вашу Францию никто не вспомнит!
– Лентяи и воры, – сказала Присцилла, – видела я, как ты к коробке подбираешься.
У ног ее действительно стояла коробка из-под печенья, перемотанная бечевкой.
– Присцилла – хранитель нашей кассы, – пояснил Август и указал на коробку: – Здесь все, что осталось от наследства после покупки корабля. Не так много осталось, но пригодится.
– В банке деньги хранить нельзя, – сказала Присцилла, – банкиры украдут. Хотя и здесь неспокойно.
– А я что, – пробормотал актер, – мне чужого не надо…
– Это не чужое, – успокоил его Август, – это – общее. И твое тоже. Тут для всех отложено. – C присущей ему простотой Август назвал общую сумму. Не помню цифры, кажется, две тысячи гульденов, а может быть, две с половиной. – Это деньги на спасательные жилеты, на ракетницу, на вещи, нужные в случае крушения.
Мне не понравился этот разговор. Когда перед отплытием говорят о крушении – добра не жди. Успокаивало, что корабль никуда не плывет.
– В порту спокойней, – прошептала жена и прижала сына к себе.
– Верно, – так же тихо сказал я, – может быть, и хорошо, что никуда не плывем.
– Спокойно поработаешь… здесь в порту тихо… – Жена сама себя уговаривала не бояться.
– Да что я, без понятия, что ли? – обиделся лысый актер, – что я – враг самому себе? Нужны спасательные жилеты, факт.
– Всем нужны, – сказал Август.
– Не беспокойся, – сжала губы француженка, – я за деньгами присмотрю. Славянам не достанутся.
– Эх ты, – с сердцем сказал лысый актер, – а еще говоришь, что пролетариев любишь…
– Нет ничего поучительнее, нежели ссора левых, – заметил грушевидный историк. – Но пока сюжет развивается вяло. Больше эмоций, господа! Больше крови!
– Я тебе сейчас… – сказал актер.
– Сценические угрозы, – лениво протянул англичанин. – Деревянные мечи, парики и румяна… Кстати, друг мой, где ваш парик?
– Я… я… – Лысый актер в Оксфорде не преподавал, и вне сцены его словарный запас был скуден.
– Продолжайте, мой друг. Не робейте! Если затруднения с монологом, обратитесь к суфлеру.
– Подожди, – сказал ему актер, – когда в открытое море выйдем. Я там без суфлера обойдусь.
– Что же вы сделаете со мной, странствующий комедиант? Подобно комедианту из третьего акта Гамлета – нальете мне в ухо яду?
– Там видно будет, – сказал актер.
– А пока разучивайте «Паломничество Чайльд Гарольда», – посоветовал грушевидный его противник, – я буду помогать. Чайльд Гарольд, как и вы, был скиталец – он простился с матушкой-родиной… Adieu, adieu! my native shore… Попробуйте повторить!
– Адье, адье… хуемое… – перешел актер на голландский и дважды пожелал англичанину доброго утра.
– Врежь ему! – крикнула Присцилла. – Дай этому жирному между глаз.
– Мадмуазель, – заметил профессор, – позиция Франции всегда – разумный коллаборационизм. Не позорьте свою культуру.
– Ах так! Ах ты, актеришка, сдрейфил! Тогда я сама!
– Мадмуазель комиссар, предупреждаю, я буду кидаться в вас отравленными зубочистками.
– Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?! – и, угостив нас рокочущей цитатой, лысый актер захохотал. Смех у него был сценический, непонятно, как с таким смехом можно потерять работу в театре.
Дочки Августа завизжали.
«Вот если еще Йохан заиграет на консервных банках…» – подумал я. А жена прошептала на ухо:
– Думаешь, нас здесь и поселят?
– Внимание! – сказал капитан Август. – Экипаж, слушай мою команду! – Он недурно смотрелся в своей бескозырке с ленточками и в широком бушлате. – Господа матросы, подъем! Отставить разговоры. Есть работа на палубе.
– Опять борт красить? – с тоской спросил актер.
Глава пятая
Кают-компания
Тогда я был покрепче, чем сегодня. Или наивнее, что почти одно и то же. Еще был жив отец, терпеливый человек, всю жизнь писавший книгу, которая должна была изменить ход истории человечества. Изменить никак не удавалось, но папа каждый день садился к столу и писал неразборчивые каракули; когда я спрашивал, не обидно ли, что его сочинения не печатают, отвечал с улыбкой: «Гомера тоже не печатали». Я привык, что папа каждый день горбится над рукописью, и мне передалась его безмятежная уверенность.
Отец превратился в развалину; но он продолжал, подволакивая ногу, передвигать слабое тело к столу, садился на край жесткого стула, писал каракули, которые трудно разобрать даже благожелательному читателю.
– Откуда ты знаешь, что это нужно?
– Труд всегда пробивает дорогу.
И я верил.
Теперь-то я насмотрелся всякого. Терпение спасает ненадолго; те, кто ждет удара, живут немного дольше наивных, вот и все. Их рано или поздно тоже достанут. В те годы я считал, что сопротивление судьбе побеждает судьбу.
Вдруг поверил, что корабль легко построить. А что тут невозможного? Можно построить! И корабль поплывет. Ведь основа – есть! Вот, стоит на воде огромный железный остов, покачивается на волнах, не тонет – что еще нужно, чтобы поплыть? Мачты поставить, палубу постелить. Машину отремонтировать. Паруса еще нужны. Это что, большая проблема? Это даже проще, чем написать философию истории. Были бы руки, были бы мозги.
