Права на сто процентов.
Да и потом… Вздумай они все же отделиться от Убежища и обосноваться здесь, независимость этого маленького хуторка была бы лишь иллюзорной. Все необходимое для жизни хранилось там, на складах Убежища и создание автономного запаса, на котором можно прожить достаточно долгое время, вряд ли возможно даже для таких успешных и удачливых сталкеров, как Данил и Санька. Те же фильтры для вентиляции являлись стратегическим запасом и отпускались со складов только для нужд Убежища. Отделился? Ищи сам и обходись своими силами.
Иринка, вообще, частенько дельные мысли подавала. Может быть потому и приглянулась, что не только красавица и хозяйственная, но еще и умница?.. И ведь в последний раз уж как не хотела, чтобы муж уходил – неужели сердцем чувствовала?.. Добрынин вздохнул. А теперь вот нет ее. И никого больше нет… Все просрал в погоне за добычей. И хотя за Убежище шли воевать, за жизнь родных и близких – да не легче от того. Погибли люди. Пусто теперь Убежище, оттого и город пуст. Только мутанты по грязным улицам шастают.
Когда-то давно Данил нашел в библиотеке кипу журналов «Вокруг света». Много удивительного и интересного было на его страницах – но одну статью, и фотографии в ней, он запомнил особенно отчетливо. Остров Хасима в Японии. Десятки лет остров был местом добычи каменного угля. Была шахта, был огромный город с населением в несколько сотен тысяч человек. Потом месторождение обеднело – и люди ушли с острова, бросив свое жилье. Доступ на остров был закрыт властями Японии. Но однажды туда проник фотограф… Он бродил по острову несколько часов, фотографируя хаос и запустение, оставшееся от многотысячного города, пустые улицы и площади, по которым когда-то ходили толпы народа, ветшающие дома с темными провалами окон… Мертвый город. Может быть сама атмосфера этого города повлияла на него?.. Назад он вернулся не таким, каким уходил. Уходил он в ясном уме и твердой памяти – а пришел полусумасшедшим. Так вот и сам Данил в эти дни не раз был близок к подобному состоянию. Без людей город был мертв. Он был тут один, как Робинзон Крузо в окружении зверья. Будь с ним хотя бы верный Пятница – Санька – кое-как существовать было бы можно. Но в одиночку… Сколько можно прожить так, не тронувшись умом?..
За эти несколько дней, что Добрынин, вернувшись, жил в городе, он бывал в разных состояниях.
Сначала, увидев разрушенное Убежище, он впал в такое бешенство, что, казалось, в лоскуты порвал бы сейчас голыми руками всю Бригаду, всех бойцов, одного за другим. Он успел добраться до схрона – а здесь свалился, дрожа, словно в лихорадке. Адреналиновые удары колотили так, что казалось – не выживет. Каждая, даже самая мелкая мышца, каждое волоконце ее, дрожали, ходили ходуном, бились под кожей, словно у смертника на электрическом стуле. Это было похоже на эпилептический припадок с той лишь разницей, что Добрынин полностью контролировал свой мозг, сохраняя невероятную ясность мысли.
Ночь прошла в борьбе с самим собой, со своим телом – а утром все закончилось. Выжатый словно лимон он лежал на топчане у холодной печурки, а мысли постепенно наливались горьким отчаянием. Все это время, пока он шел домой, он гнал от себя страшное. Он надеялся, что Убежище еще живет, сопротивляется захватчикам, цепляется за жизнь. Да, положение могло быть отчаянным – но он, вернувшись, внес бы посильный вклад. Кто знает – может и отбились бы?.. Ну а нет – так и лег бы там же, вместе со всеми. С друзьями, с семьей… А что теперь? Начинать жизнь заново? Для чего? Для кого?! Куда идти, кому он нужен теперь, последний из могикан? Последний человек Убежища…
Мудрый старик Будда говорил: жизнь – страдание; причина всех страданий – желание. Так не проще ли отдаться течению и спокойно плыть, сложив лапки и глядя, как мимо проносятся берега… Ничего не желать, ничего не ждать от жизни? Может быть, все же прав был Пиво в своем фатализме? Может быть, так и правда легче? Так что же – плюнуть и забыть?.. Месть, конечно, дело благородное – но кому это теперь нужно? Разве что ему самому… Есть ли смысл теперь бороться и жить? И для чего? Жизнь положить, поставив себе целью месть? Стоит ли оно того? Людей не вернешь, так нужно ли это?..
Весь день он провалялся на топчане, вставая лишь, чтобы нацедить воды в стакан. Разжег печурку – ночью пошел дождь, и в жилище сейчас было прохладно, – немного поел ближе к вечеру… но все это как-то вяло, словно плавая в зыбком полусне-полуяви. Все казалось ненужным и никчемным, и даже ел он словно по привычке… сознание не хотело больше жить – но тело требовало своего. Так же на автомате он улегся спать. Прошедшая ночь была тяжелой, отняла много сил, и Добрынин, едва лишь прилег после ужина – тотчас же провалился в сон без сновидений.
Следующее утро принесло с собой перемены.
Ярость. Расчетливая. Холодная. Разрушительная. Это было странное и жуткое чувство – нечто подобное он довольно часто испытывал в бою и на тренировках по психологии, работая со своим собственным подсознанием, пытаясь подчинить его себе. Нечто подобное – но куда как слабее. Та ярость была лишь отголоском, слабым подобием… Теперь же это была всепоглощающая ярость бойца, выходящего на тропу войны, ярость хищника, выслеживающего жертву. Ярость – и жажда мести.
За Убежище.
За друзей.
За семью.
Ярость принесла с собой и жажду деятельности. Добрынин, пребывая в этом странном, словно звенящем, сосредоточенно-холодном состоянии бешенства, вычистил оружие, снаряжение и комбинезон, так и валявшиеся грязными в переходном тамбуре, провел ревизию запасов, составил список предметов первой необходимости, продумал планы на ближайшее будущее. По всему выходило, что делать в городе больше нечего. Подождать еще Шрека со Счетчиком, еще немного, недельку – и можно отправляться. Куда и зачем – он пока представлял себе слабо, но мысль работала в этом направлении и он был уверен, что план рано или поздно составится.
В этот же день он нашел в себе силы наведаться к Убежищу. Да, тяжело – но Данил понимал, что это необходимо: нужно было хоть как-то дать знак ребятам, где только возможно разложить коротенькие записочки с его нынешним местонахождением, а еще лучше – с местом встречи.
Он все еще надеялся, что Ван и Шрек вернутся домой.
У старика-шамана они так и не появились. Хотя сам Добрынин и опоздал на сутки – но по тому, что все в доме оставалось так же, как и в то утро, когда бригада покинула его, и уже покрылось легким налетом пыли, он понял, что сталкеров здесь не было. Он прождал три дня, столько, сколько смог, сколько выдержали нервы, а потом ушел, пополнив припасы из кладовой старика. Надеялся, что друзья, следуя его приказу, ушли раньше и что он все же найдет их в родном городе…
Тьма многое скрыла в ночь его возвращения, но день теперь показал тот ад, что довелось испытать защитникам в последние часы своей жизни. Убежище взламывали тяжелым оружием – проломы в стенах, расколотые пополам бетонные блоки, из которых частично состояло здание, сорванная «колючка», разбитые прожектора, кривые прутья арматуры, торчащие в разные стороны, словно пальцы окоченевшего трупа, вывороченные оконные рамы, покосившиеся ветряки с уныло вращающимися на ветру и скрипящими лопастями… Северное крыло, видимо, били долго и основательно – именно в нем располагался вход в подвал. Вся торцевая стена рухнула, бесстыдно оголив внутренности здания. Видна была караулка с печкой-буржуйкой, которая обычно пустовала летом, но куда частенько забегали погреться и выпить чайку во время дежурства зимой… Рядом – комната медика и начальника караула с мощным насыпным сейфом – его, помнится, приволокли из здания администрации элеватора Ариец с компашкой, потратив на этот короткий отрезок пути почти половину дня. Угловые комнаты с пулеметными гнездами разворочены – сюда лупили прицельно, работая на подавление. Одна из машинок валялась на битых кирпичах под стеной здания – измятая, искореженная – и рядом с ней, такое же, лежало тело во вздувшемся от запертых под резиной гнилостных газов комбинезоне. Площадь – вся усеяна мусором, плавающем в лужах, сиротливо мокнущими под дождем обломками кирпичей, досок, шифера, осколками, обрывками тряпья… И – кости. Много костей. Они были разных размеров и попадались даже совсем маленькие – Братство не щадило никого. У восточной стены, на которой отчетливо виднелись следы крупного калибра, они вообще лежали грудой – кажется, это была расстрельная стенка.
