– Тогда так… Как начнем – берешь на себя центральное направление. Упираешься, укрываешься за машинами, выставляешь заслон и долбишь по центру. Я – левый фланг, со стороны виднее будет, заводские – справа причесывают. Ну и все пока, остановимся на этом…
Иван снова кивнул и, помедлив немного, спросил:
– Слушай… А это правда, что Серега – твой брательник?
– Да вроде так, – пожал плечами Данил. – Мне-то как судить, я его ни разу и не видал…
– Одно лицо – аж не по себе становится, – кивнул Иван. – Да и по манере – похожи… Я-то его хорошо знаю, частенько он меня гонял. Как возвращается – так со мной сразу занимается и с парнями. Вся наша группа, «тяжелые» – это его рук дело. Он собирал, он тренировал, с ним и в первые выходы ходили… Знает что к чему.
– Легендарный какой-то у меня брат, – пробормотал Добрынин. – Все его знают, один я только в безвестности пребываю…
– Вот такенный мужик, – повторил Иван жест своего отца. – Он бы нам сейчас знаешь как пригодился?.. Жаль, слинял, как всегда, в неизвестном направлении. Дела у него какие-то свои… Меня не посвящает. Говорит – мал еще.
Данил усмехнулся.
– Ладно. Мне тоже очень хочется познакомиться, ты уж поверь. Но раз нет – значит нет. Сами справимся.
Иван согласно кивнул и потянулся к радиостанции.
– Ну – вроде все решили… В общих чертах. Пойду к своим, а то негоже, без командира-то…
После его ухода Добрынин, чтобы не отсвечивать на всю округу, распорядился выключить свет в будке, и ребята тряслись теперь на кочках, глядя в окошки на проплывающий мимо сумеречный вечерний пейзаж. Молчали. Данил, поглядывая время от времени то на одного, то на другого, усмехался в душе. Не так давно вот так же трясся на полке в кунге и он – а на душе кошки скребли. Потом-то привык – а первые два-три вечера поднималось что-то этакое в душе… тревожно-ожидательное. Дорога! Что ни говори – а ведь есть какая-то особая романтика в том, чтобы сидеть у окна и, глядя на проплывающие мимо рощи, поля и перелески, размышлять о чем-то своем – или просто пустить мысли на самотек… Разве когда-нибудь еще человек бывает так же свободен, как в дороге? Столько путей перед тобой, столько направлений – выбирай какое нравится. Дорога – она на любого действует, и особенно на тех, кто в первый раз путешествует. Все думы какие-то, мысли текут… Что там впереди, да как будет… Вот и у пацанов теперь то же самое. Глаза пустые, внутрь себя смотрят, думы тревожные на душе… Что ж. Дорогу осилит идущий! Только вперед.
А им ничего другого теперь и не оставалось.
Утро пришло своим чередом.
Приоткрыв левый глаз, в который сквозь окна дежурки настойчиво лупило поднимающееся солнце, Добрынин обнаружил себя лежащим на полу почти на самом проходе. Пашку, поворочав головой на задеревеневшей шее, он обнаружил под передней скамьей, Паникара – у самой двери, у порога. Остальные тоже расположились кое-как, вповалку – дежурка к дальним путешествиям не располагала, каждый устраивался как мог. Придремали уж кое-как – и то ладно. Даже ночной караульный, Лосяш, дремал, свесив голову на грудь и пуская пузырящиеся слюни. Ах ты собака такая! Ладно…
Тягач все так же трясло, но уже не крупной тряской, а мелкой дрожью. Да и вершины деревьев за окном мелькали как-то уж слишком быстро. Данил, приподнявшись, выглянул в окно – ну так и есть. Километров тридцать делают, никак не меньше – видать, ровный отрезок тракта попался. Глянул на экран дозиметра – половина седьмого. Сколько, интересно, за ночь сделали?..
Добыв из рюкзака веревку и скоренько сварганив из нее аркан, он подобрался поближе к Лосю и осторожно накинул петельку на шею… Боец беззаботно дрых, не подозревая о коварстве своего командира.
«Ниче… щас мы… методами полковника тебя воспитаем», – мысленно усмехнулся Добрынин.
Рывок – и Паша, вскинувшись, захрипел, плотно прихваченный удавкой. Добрынин завалил его на пол, придавив еще двоих, сполохнувшихся спросонья, сноровисто затянул, оставив лишь на треть горла воздуха, чтоб не совсем уж задохся пацан. Прижал коленом к полу, вывернул руки за спину, обмотал запястья. Дежурка, меж тем, заслышав возню, начала просыпаться…
– Ты за что его? – спросил из-под скамьи Батарей. – Задрых?..
– И правильно… Вырежут нас всех с такими дежурными, – обозначился Паникар.
– Лосяра, сукин ты кот… Ну как так-то, а?.. – это уже Халява.
– Вот вам, товарищи дорогие, наглядный пример того, что может быть в результате просранного боевого дежурства, – взваливая хрипящего Лося на скамью, сказал Данил. – Приспал ты, эдак, на посту… А тут глядь – басурманин крадется. Злой, так сказать, чечен… Ползет, понимаешь ты, во мраке… И кинджалом-то своим наточенным тебя в брюшко, кишки пощекотать… Осознаешь?! – обернувшись к Лосяшу, заорал вдруг он. – Все, Паша! Косяк! Просрал ты и себя и нас тоже. И чё делать теперь?
Лось все так же сипел, пытаясь что-то сказать – но веревка держала крепко и изо рта лезло только бессвязное бульканье…
– Может оставить его так? До обеда… – спросил Добрынин, оглядывая ребят.
– А чего ж… можно, – хищно оскалившись, кивнул Батарей, выбираясь из уютного гнездышка. – Что б знал, собака…
– Да ладно, командир… Развяжи ты его, – жалостливо протянул Маньяк. – Он осознал уже. Я по глазам вижу…
Глаза у Лося и впрямь уже закатывались под лоб. Вытащив нож, Данил полоснул по туго натянутой веревке – и боец, завалившись боком на скамью, захрипел в попытках продышаться.
– Слышь… х-х-ху, х-х-ху… командир… Я, эта… х-х-ху, х-х-ху… Понял я… Косяк, согласен…
– Осознал? – вежливо улыбаясь, спросил Добрынин.
– Слишком уж у тебя доводы… сильные, – все еще пытаясь отдышаться, ответил Пашка. – Не поспоришь…
– Вот то-то. Ладно, запомни на будущее. Все, ребята, подъем. Батарей, свяжись с водилой, узнай сколько за ночь прошли.
– Понял.
– Паникар – на тебе дневной дозор. И сейчас выйдем – обеспечь периметр. Чтоб ребята в кустах спокойно посидели, не боялись, что их за жопу гад какой-нибудь цапнет…
– Готов, – кивнул Леха.
Сам Добрынин, тут же выйдя на головной БТР, выдал приказ тормознуть в подходящем месте. Утренний моцион, там, то, се…
– А какое это – подходящее? – послышалось из гарнитуры.
– Да любое! Очень ли, понимаешь, хочется на волю…
В гарнитуре хохотнули и отключились, и спустя пару минут тягач начал тормозить. К этому времени Добрынин уже знал, что за ночь пройдено ни много ни мало, а сорок километров; что вот только что прошли населенный пункт Марьевка, слева от тракта, пустой и ветхий, как и большинство поселков на просторах страны; что дорога по большему счету была отвратительная и только последние километров пятнадцать – неплохая, по нынешним временам конечно. И что не далее как на днях тут уже проходили тяжелые грузовики – свежесломанные деревца и отпечатки протектора указывали на это явственно. Причем прошли совсем недавно – следы совсем свежие, ветер только начал работать, разметая и осыпая отпечатки на черноземе. Может вечером вчера прошли, а может уже и под утро.
