Но смысла ждать дальше нет.
Ухожу в окно.
Я прошел!
А тут холодно… Около нуля. Помещение – огромное. Какой-то ангар… Ворота заперты, выхода нет. Но между воротинами – тонкая щель, в которую время от времени наметает снег…
Зима на дворе?..
Сутки я тут… Со мной что-то не так. Не знаю…
Это лаборатория. Судя по надписи на стенах – Германия. А судя по свастике – фашисты… Рейх. У меня дед воевал…
На стеллажах в банках уроды заспиртованы… Куда там нашему миксеру. Клыкастые, чешуйчатые, двух– и трехголовые, многорукие и одноногие… Смотреть жутко.
Выводили их специально или это побочный результат опытов – не ясно. Ну да и не суть…
Ряд ящиков на стеллажах вскрыт. Содержимое многих рассыпано по полу. Тут и порошки разных цветов, и ампулы, целые и битые, и какие-то капсулы-таблетки… Есть вскрытые емкости. В них – жидкость. И она хоть и медленно – но испаряется. Воздух тяжелый, пахнет хлоркой, химией. Надышался я этим дерьмом…
Мутит…
Сижу в дальнем углу, под вентиляционным коробом. Воздух оттуда холодный – но мне жарко. Горит лицо, уши, шея… Башка гудит, кости ломит, подташнивает… Вот ведь… И дед тоже говорил – вреднее фрица твари нет. Обязательно что-то подлое сотворит. И нарвешься, даже если уже самого фрица в помине нет…
Лицо горит. И ощущение странное… Трогаю лоб, щеки – кожа вроде мягче стала… и в то же время словно более упругая… Зеркала нет, жаль…
Не пойму, что творится со мной. Тело как чужое. Своей жизнью живет. Вот… вот прямо сейчас нога сама дергается… судорога? Дергается нога, а я смотрю на нее – и не чувствую!.. В колене сама сгибается… Сама!
Выберусь отсюда или нет? А если нет – как быть с Периметром?! Периметр не должен достаться Братству!
Зря я сюда пришел… Старый идиот… Нужно было сидеть и ждать там, в саду! Может и открылось бы окно…
Состояние стабилизировалось. Не хуже – но и не лучше. Тело словно изнутри горит… жарко… время от времени сводит суставы… Больно – жуть! Писать не могу, карандаш выпадает… Пару раз, кажется, терял сознание…
Твою… твою же мать!.. Сустав… суставы в обратку гнутся!..
Выпало два ногтя на левой руке. Просто отпали и все. Не болят.
Чернеет кожа. Лопается… А внутри – словно волны… ходит что-то, вспучивается буграми… И вроде жуть… должна… а мне все равно… отстраненность какая-то… как не со мной, а с другим все это…
Третьи сутки на полу у вентиляции. На полу прохладнее. Щекой к металлу – хорошоооооо…
Череп разламывается…
Временами теряю сознание… потом очнусь – и вспоминаю, кто я… Вспомню… Потом вспомню Периметр… Он не должен…
Вот фрицы, сука…
Как там Убежище… Вскрыли уже, наверно… Мне нужно туда… В Убежище… Домой мне надо.
Надо выбираться… Домой. Периметр не должен… Но там Клякс… Хранитель, мать его… Он не даст.
Кто это?.. Что это?.. Как оно туда попало?..
Убежище… Периметр… периметр не должен достаться Верховному.
не должен.
не должен!
не должен…
домоймненадо
На этом внятная и разборчивая часть записок заканчивалась. Следующие три листа были исчерчены плавными загогулинами, словно полковник вдруг разом разучился писать, но продолжал излагать мысли на бумагу, в бреду принимая эти загогулины за буквы и слова… Ближе к концу третьего листа загогулины становились все мельче и мельче, и заканчивались одной длинной тонкой линией, резко уехавшей в самый низ листа и оборвавшейся там. И там же, внизу, была четкая приписка – уже другой рукой, но тем не менее тоже смутно знакомой:
«Файл Х-3-0019».
Добрынин отложил рукопись и вытер вспотевшее от напряжения лицо. Вот оно. Вот над чем так сосредоточенно думал в тот день Родионыч! «…Я полковника нашего ни разу таким еще не видал. Говорит, говорит – и умолкнет на полуслове. Или на вопросы невпопад отвечает, видно – думает о чем-то своем, и крепко думает. Глаза словно внутрь повернуты. И какая-то прямо даже тоска во взгляде порой проскальзывает – прямо жуть берет! По всему видать – новости сегодня будут горячие…» – вновь всплыли в памяти слова Германа. Данил зажмурился, до боли сжав голову ладонями… Вот что он решал на самом деле! Не о предательстве думал! Думал: сказать людям, что Убежище под колпаком – или нет… Знал, что нельзя говорить! Это верно. Сказать – это все, конец. Это значит – волю к сопротивлению сломить. Мало кто тягаться будет, если знает, что противник сильнее… в десятки раз сильнее! Для этого характер бойцовский должен быть – а у многих ли он? У сталкеров разве что, да может у десятка мужиков, кто партизанил изредка по поверхности… А больше и все. И сдали бы Убежище за милую душу! Большинством голосов… А может еще и передрались друг с другом за право первым ключи от Убежища врагу вынести. Кому охота зря подыхать?
Родионов уже тогда знал, что Паук вернулся. И знал, что он с Убежищем и людьми сделает. Тяжела ноша, когда ты один заранее все знаешь. Когда тебе наперед все известно. Когда известно, что выхода просто нет, не существует! И сказать нельзя. А ведь еще есть Цель… И уж эта Цель поважнее всех остальных будет!
Но что же стало с ним дальше?.. Догадка, поразившая его вдруг, была слишком жуткой и фантастичной, но чем больше Данил думал – тем все правдоподобнее она становилась…
Отбросив листки в сторону, он сунулся в планшет, лихорадочно шерстя одно отделение за другим в поисках хоть чего-нибудь еще, что могло подтвердить его догадку!.. Основное отделение – пусто… Место под карту – пусто… Малое отделение – пусто!.. И только в маленьком кармашке в верхнем клапане он нашел наконец то, что искал.
Это была фотография. Фотография маленького мальчика с надписью на обороте: «Сережа Родионов, 6 лет». А на фотографии – тот самый мальчуган, что встретился им с Сашкой в детском саду.
…Я виноват…
…Простите меня…
…Домой мне надо…
Это был полковник Сергей Петрович Родионов.
Фотография выскользнула из его пальцев – но Данил не обратил на это ни малейшего внимания. ОЗК полковника, его пулемет, рюкзак и этот вот самый планшет – все это видел Нибумов в открывшемся ему окне. А еще – Клякса, ползающего по комнате… И ту, самую первую встречу с Кляксом, Данил запомнил слишком хорошо. Что сказал тот жуткий пацаненок? «Проводите меня домой. Домой мне надо. В Убежище…»
Домоймненадо!
А еще… А еще – окно в малый бомбарь. И люди в нем, мечущиеся в безумном ужасе. И Клякс, стоящий посреди и убивающий этих людей. Зачем? Да вот же он ответ, в записях. Полковник четко осознавал, что без соляры из бомбаря Убежищу не продержаться. Да и многие тогда тоже это понимали. Полковник знал – и спустя много лет Клякс решил проблему.
