— Садюга ты, Князь, — обезьянку бить!
— Не бить, а воспитывать. Животные понимают только кнут и пряник.
— Да ты сам-то что-нибудь понимаешь, кроме «в рыло» и «баксов»?
— Как хотите, а мне эта макака без интереса. Маленький я, что ли?
Когда восьмой «Б» подошел к Валькиному подъезду, от класса осталось меньше десятка самых бесстрашных и любопытных. По пути к ним пристал гимназист-второклашка Ванечка со скрипкой. Его хотели прогнать, но Блинков-младший заступился. Ванечка был известный во дворе охотник за шпионами. Если он и не поймал ни одного, то исключительно потому, что шпионы в их дворе не водились. Зато Ванечка, занимаясь таким нелегким делом, выработал редкую для малявки наблюдательность. Он уже дважды помогал Блинкову-младшему в его расследованиях.
Не дожидаясь лифта, компания взлетела к Суворовым на третий этаж. Кто-то позвонил, и за дверью сразу же раздался звон бьющегося стекла.
— Тише! — крикнула Валька. — Бегу, не звоните!
Князь из вредности потянулся к звонку, но Орел и Дэ вцепились ему в руки.
Дверь открылась. У Вальки было зареванное лицо, на щеках краснели одинаковые царапины — по три на каждой, как будто она специально раскрасилась под индейца.
— Ни себе чего! — охнул Князь. — Ну вы хоть ее повязали?
— Не-а. Она в шкафу сидит. В посудном. Дзынь-тарарах! — Макака подтвердила Валькины слова звоном стекла.
— Облаву надо, — авторитетно заявил Князь. — Группу захвата. Операцию «Вихрь-антитеррор».
— Нет, с животными надо лаской, — сказала Валька, осторожно пробуя пальцем свои царапины. — Она и так перепугалась. Мы с Надькой сманивали ее, сманивали… Бананы берет, а в руки не дается.
— Откуда она взялась?
— Да какой-то Нинкин поклонник подарил.
— Наверное, обезьянка без него скучает, — предположила Ирка Синицкая. — Надо звонить ему, чтобы взял ее обратно.
Суворова безнадежно махнула рукой:
— Думаешь, Нинка его знает? У нее все время кто-нибудь торчит у подъезда: то плакат просят надписать, то подарки тащат. Нинка ничего не берет, кроме цветов, а на макаку запала. Она сама к ней в руки пошла.
— А где Нина?
— На съемках. Она из-за этого меня и вызвала — боялась Маню одну оставить.
— Ее Маня зовут?
— Этот тип сказал, что Маня. Только ей по барабану: мы с Ломакиной все клички перепробовали — не идет, и все.
Вздыхая и разглядывая в зеркало царапины, Суворова начала рассказывать о макакиных подвигах.
Пока фотомодель была дома, Зеленая Маня вела себя как ангелочек. Она обнимала Нину своими детскими ручонками, лезла целоваться и пыталась искать у нее в голове блох. (Разумеется, блох у фотомодели не было — просто так выражается обезьянья любовь.) Но едва Нина стала собираться на съемки, как в Маню вселился бес. Она почувствовала, что новая хозяйка уходит, и старалась ей помешать изо всех обезьяньих сил.
Нина отделалась порванными колготками и выскочила за дверь. Тут и началось. Макака разбила почти все, что билось, оборвала почти все, что обрывалось, и сломала многое из того, что ломалось. Остальное она изгрызла или загадила.
— Они там с Надькой, — закончила Суворова, показывая на дверь своей комнаты. — Надьку она еще терпит, а меня видеть не может. Ребята, заходите по одному. Может, кто-нибудь ей понравится?
Классные красавицы Ирки, Кузина и Синицкая, ревниво переглянулись. Наверное, каждая сравнивала себя с Ниной Су и прикидывала, сможет ли понравиться макаке.
— Я первая, — сказала Синицкая, поправляя перед зеркалом прическу.
Среди девчонок считалось, что у нее роскошные волосы, хотя Блинков-младший не замечал особой роскоши. Подумаешь, жесткие и курчавые как проволока (нужно ли говорить, что сыщик любил Кузину?).
— Погоди, я тебе апельсинчик с кухни принесу, — сказала Валька. — Бананами она уже облопалась.
Вооружившись апельсином, Синицкая изобразила на лице самую сногсшибательную из своих улыбок и пошла покорять макаку.
Восьмой «Б» приник к двери.
— Ма-аня! — слышалось оттуда. — Ма-аня, Манюня!.. Надь, вроде отзывается.
Ломакина почему-то не отвечала.
— Маня, Маня, на, на!
— Кажется, идет! — заглядывая в щелку, счастливым голосом сказала Суворова. — Апельсин взяла… Ой!
Блинков-младший так и не понял, кто завизжал: Синицкая или макака. Скорее всего обе, но кто-то громче. Зазвенела разбитая посуда, с грохотом упал стул, и Синицкая выскочила в коридор. На щеке классной красавицы багровели три царапины, как у Суворовой. В знаменитых волосах торчала банановая кожура.
Рыдая, Синицкая бросилась к зеркалу. Валька хватала ее за руки. Она чувствовала себя виноватой.
— Ир, ну ничего страшного, Ир! Надо только перекисью прижечь, а то вдруг у нее под ногтями зараза.
Услышав про заразу, девчачья половина компании дружно попятилась к выходу.
— Тащи перекись! — заголосила Синицкая. — И пускай теперь Кузина идет! Что, мне одной разукрашенной ходить?!
— Нет, это не девчачье дело, — вступился за свою Ирку Блинков-младший.
— Пускай идет! — рыдала Синицкая.
— Я пойду, — сказала Ирка. — Не бойся, Митек. В крайнем случае возьму ее на прием — папа мне показывал.
Отговаривать ее было бесполезно. Ирке хотелось, чтобы даже макака признала, что она в сто раз лучше Синицкой.
Суворова уже протирала синицкие царапины перекисью. Блинков-младший заметил, куда она поставила пузырек, чтобы не терять времени, когда придется обрабатывать Кузину. А его любимая восьмиклассница тем временем глубоко вздохнула и скрылась за дверью. Она шла на макаку с голыми руками, даже без апельсина!
В тот момент, когда за Иркой закрылась дверь, Блинков-младший вдруг сообразил, что все занимаются чепухой. В лучшем случае макака пойдет к Ирке на руки, а потом что? Нельзя же носить ее на руках всю оставшуюся жизнь. Макаке нужна клетка или на первое время хотя бы собачий ошейник с поводком.
Но было уже поздно останавливать Ирку. Она вошла в комнату, и оттуда долго не доносилось ни звука.
— Почему Ломакина тебе не отвечала? — спросил Митек Синицкую.
— Плачет.
— Ну и уходила бы оттуда.
— Нельзя! — сказала Суворова. — С Надькой Маня посиживает себе в шкафу и только иногда чашками бросается. А без Надьки знаешь как начинает беситься?! Ей, наверное, одной страшно.
Тишина в комнате затянулась, и это было уже неплохо. Все говорили шепотом, боясь спугнуть нервную макаку. Но тут дверь стала приоткрываться медленно-медленно, как будто сама собой. Ирка, пятясь, вышла в коридор и выдохнула:
