«Пойду налево», — сказал себе Аксакал. Зажмурился, покрутил указательными пальцами и попытался их свести. Промахнулся.
«Направо». Он повторил операцию и опять промахнулся.
Тогда Аксакал плюнул на ладонь и ребром другой разбил плевок. Слюни разлетелись строго пополам: часть налево, часть направо.
Он подобрал шишку и бросил на середину тропинки. Шишка откатилась влево, но ее острый конец указывал направо.
«Ну, решай же что-нибудь!» — поторопил себя Аксакал.
Решить было трудно. Две одинаковые тропинки: скорее всего, одна ведет к «Строителю», а другая — на станцию. Ошибешься — потеряешь минут сорок, а Митьке нужна рация. Он, может быть, уже нашел дачу и ждет в засаде, надеется на своего напарника.
Аксакал снова зажмурился, покрутился на одной ноге, шагнул наугад и угодил в кусты, как раз между двумя тропинками. Он хотел повторить попытку, но тут увидел…
В сосновом стволе торчал нож! Аксакал узнал его, и в животе защекотало от страха.
Нож был из одного куска стали, с пустой рукояткой-рамкой без пластмассовых или деревянных щечек, которые можно разбить при неудачном броске. С час назад он вынимал два таких ножа из доски и подавал Михал Михалычу.
«Может, он тренировался?» — стал успокаивать себя Аксакал, прекрасно понимая, что это не так. Если бы нож валялся в кустах, то можно было бы подумать, что инструктор его потерял. А нож торчал в дереве высоко, заметно. Значит, кто-то помешал Михал Михалычу подойти и взять его.
Аксакал встал спиной к сосне, приподнялся на цыпочки, но все равно не достал макушкой до ножа. Тот, в кого целился Михал Михалыч, был высоким человеком.
Он с тоской посмотрел на небе. Низкое оно было, в чёрных и серых пятнах облаков, как ночной камуфляж. Аксакал стоял в глубокой тени, будто на дне накрытого крышкой колодца.
Кап! Вот и дождь. Кап, кап, кап — по лицу, по плечам. Щелк, щелк, щелк — по вздрагивающим листьям. Ш-ш-ш — щелчки капель слились в ровное шипение, лес ожил, зашевелился. Аксакалу казалось, что из-за каждого куста за ним наблюдают чужие злые глаза.
Оглядываясь и проверяя направление, он пошел по линии полета ножа. Пришлось ломиться по кустам. Аксакал смотрел, нет ли где сломанной ветки или взрытой земли, но пока не замечал никаких следов инструктора.
Шагов через десять он сбоку вышел на тропинку — ту, что вела влево от развилки. Вот где хватало следов: в земле четкая вмятина от каблука, палая хвоя вокруг разметана, и в ней — борозда, как будто волокли что-то тяжелое.
След вел поперек тропинки в кусты, и там, в зарослях, мелькнуло что-то синее. Раздвинув ветки, Аксакал увидел полотняную кепку инструктора. Над козырьком зияла рваная дыра с залитыми кровью краями. Дождь уже припустился вовсю; во вмятинах кепки собрались розовые лужицы.
Аксакал далеко перепрыгнул через кепку, как будто она могла ужалить, и пошел дальше.
Сломанные ветки указывали путь; кое-где с листьев капала разбавленная дождем кровь. Казалось, что ее очень много. Аксакал раздвигал кусты, и руки у него были перепачканы красным.
Шагов через пять он увидел инструктора. Тот сидел, привалившись спиной к сосновому стволу, и улыбался. Из-под лежавшей на земле руки высовывалась рукоятка второго ножа. Аксакал подумал, что улыбка — для случайного прохожего, чтобы тот не испугался и не убежал, а нож — для Султана.
— Как вы? — спросил он, опускаясь на корточки перед Михал Михалычем.
— Я попал? — Инструктор еле шевелил губами.
— Ваш нож в дереве торчит, — деликатно ответил Аксакал.
— Значит, ученик превзошел учителя.
— Чем он вас?
— Камнем. Крови много. Посмотри, идет?
Волосы Михал Михалыча слиплись от начавшей подсыхать крови. Но свежей, алой, Аксакал не заметил.
— Вроде уже нет. Сейчас перевяжу, — он потянул с себя футболку.
— В чемоданчике бинт, — выдавил Михал Михалыч.
Аксакал огляделся:
— Нет чемоданчика.
— Тогда моей майкой. Что ж ты голый будешь ходить?
Аксакал помог Михал Михалычу расстегнуть рубашку, взял нож и располосовал майку на бинты.
Трикотажные полоски растягивались, повязка не хотела держаться. В конце концов он укрепил ее как сумел и достал из рюкзака рацию.
— Хорошо, — улыбнулся инструктор. — А я думал…
— Молчите, вам нельзя говорить, — перебил Аксакал. И так было ясно, о чем думал Михал Михалыч: пойдет мальчишка за людьми, а на обратном пути, чего доброго, заблудится и не найдет его.
Он включил рацию. В динамике выло и трещало.
— Алё! — несмело позвал Аксакал. Сверкнула молния, и рация затарахтела, как швейная машинка. Может, сломалась?
— Кнопку нажми, — подсказал Михал Михалыч.
— А что трещит?
— Грозовые разряды.
Аксакал нажал кнопку и уже уверенней сказал в микрофон:
— Валера, это Аксакал, то есть Гоша Тепляков.
Никто не ответил, даже треск в рации смолк. Он сообразил, что надо отпустить кнопку, и услышал конец фразы:
— …пляков, ты где?
Голос был женский. Аксакал догадался, что это Митькина мама, потому что вряд ли в контрразведке много женщин.
— Это вы? — обрадовался он. — Мне Митек про вас рассказывал. Как вас зовут?
— Меня зовут Первый, — строго сказала женщина, — тебя — Аксакал, а того, кто рядом с тобой, — Блин. И вы оба получите на орехи! Где вы?
Аксакал не знал, можно ли называть Михал Михалыча по имени, и сказал:
— Рядом со мной не Блин. Он раненый.
— Дай!
Инструктор отобрал у него рацию и выронил.
Аксакал поднес микрофон к его губам.
— Михал Михалыч на связи, — заговорил инструктор. — Я в перелеске у станции, Султан ушел на юго-запад минут двадцать назад. Прошу помощи.
— Михал Михалыч, кто ранен? — спросила Митькина мама.
— Я. Похоже, сотрясение мозга.
— К вам едут. А ребята с вами?
— Нет, — еле пошевелил губами инструктор. Аксакал потянул рацию к себе:
— Здесь только я, Аксакал, а Блин пошел в «Строитель». Это на Оке дачный поселок. Там, скорее всего, дача.
— Силы небесные! — охнула Митькина мама. Аксакал понял, чего она испугалась: Султан ушел на юго-запад, и там же, к юго-западу от лагеря, находится «Строитель».
— У Султана чемоданчик Михал Михалыча, — предупредил он.
— Не поняла. Он вооружен?
— Теперь — да, — наклонился к микрофону инструктор.
— Подробнее. Какое оружие, огнестрельное?
