Я спросил:
– Какая ночью будет погода?
– Конфетный дождь, – рассердился Дупло. – Ты слушаешь или нет?!
Вообще-то нет, я его, конечно, не слушал, и мне странно было, что он в этом сомневается.
– Так вот, если всмотреться в выгребную яму, перед тобой откроется вся суть мироздания. Вся его глубина, и темнота, и блеск, и философская наполненность…
Насчет философской наполненности – это он, пожалуй, загнул. То, чем наполнена выгребная яма, на философию, может, и тянет (у нас в школе в этом полугодии философия была – такая муть, я вам скажу!), но с большим трудом. Скажем так: я бы скорее согласился глубоко изучать философию, чем выгребную яму.
– А ваш этот… – доктор Дупло сделал напряженную паузу, – ву-ни-таз… это что такое? Одна белая пустота – с ума сойти можно! Пустота мысли, пустота сущности, попсовая чистота, нелепая в этом сложном мире. Зачем? К чему? Кому это надо?!
Странные вопросы. Я бы ему объяснил, для чего на свете существует унитаз, так ведь и сам, небось, знает.
Я снова попробовал перевести разговор:
– Я сегодня подвернул ногу…
– Врешь! Так вот, глубина выгребной ямы…
– Какие оценки я получу в этом полугодии?
– Двойки, если не будешь меня слушать!
А это он сам врет. Полугодие уже заканчивается, и у меня в дневнике всего-то пара трояков, а двойками не пахнет.
– Почему небо голубое?
– Так угодно Зевсу.
– Почему Геннадий почесал ухо?
– Потому что он осел!
Геннадий странно икнул, обиженно посмотрел на доктора и зло – на меня и принялся чесать ухо с вдвое большим усердием. Это как раз понятно, потому что ухо само по себе стало вдвое больше… втрое… вчетверо… Оно посерело, покрылось мелкими серебристыми волосками и снаружи, и внутри. Промеж ушей выросла смешная седая челка «ежиком».
– Ик-а… – выдал Геннадий, опустился на четвереньки перед доктором, повернулся ко мне, цокая копытцами, и улыбнулся во все ослиные резцы. Последним вырос хвост – одним решительным вылетом, с треском проделав солидную дырищу в штанах. Геннадий удивленно повернулся посмотреть, что же это такое было, и запутался в брюках. У осла ноги все-таки покороче, чем у людей, и хирург быстренько наступил на собственные штанины, не удержался и сел на хвост, как собака.
– Ик-а! – зло скрипнул он, уставившись на меня.
М-да… Кто же знал, что докторовы глупости сбываются так избирательно? Закономерности я, кстати, не понял, надо будет посмотреть ночью: пойдет конфетный дождь или как?
– Ну и что ты наделал! – напал на меня доктор-мумия. – Кто теперь будет мне помогать? Федор один не справится. – Он кивнул на второго хирурга, который осторожно жался к двери.
– Ик-а! – произнес Геннадий и попытался встать.
– Я знаю, что ты меня не бросишь, – умилился доктор, – но с копытами много не наоперируешь.
– Ик-а! – возразил осел.
– Хорошо-хорошо. Держите этого, пора снова червей выжигать.
– Мне нужно позвонить домой, – спохватился я, – сказать, что меня оставили в больнице.
– Не нужно, – возразил Дупло, доставая щепку. – Все мои пациенты уходят здоровыми в тот же день, что и пришли.
– Но я…
– И ты будешь дома в тот же день, что и ушел к врачу. Независимо от того, сколько ты здесь проведешь. Держите его, ребята!
Осел Геннадий, путаясь в штанах, подскочил, обхватил меня ногами-руками с копытами за плечи и повис. Тяжелый, скотина! Федор держал меня за руки.
– Не бойся, – подмигнул доктор-мумия, – второй раз уже не больно. – Он поджег щепку. – А дома ты будешь вовремя.
М-да… Значит, «в тот же день, что и ушел к врачу, независимо от того, сколько ты здесь проведешь»? Забавные игры со временем здесь творятся! Интересно, а давно ли здесь мои сопалатники?
Глава VI
Сколько можно лежать в больнице?
Соврал мумия: выжженная пасть болела, как будто я поужинал муравьями. Я сидел на кровати и смотрел в окно. Во дворе никого не жрали, что радовало. Конфетного дождя тоже не наблюдалось. Значит, это предсказание доктора сбываться не хочет. Непонятно. Может, сбывается только плохое? Или только то, что связано с конкретными живыми людьми, а не с явлениями природы, школой…
– Задерни штору, Леха! Фонарь в глаза! – Серый, мой сопалатник, которого рвало червями, болезненно поморщился и укрылся с головой.
Задернул, уже задернул. Если будет конфетный дождь, я и так услышу, по шелесту фантиков. Пускай поспит парень, вымотался, небось.
Я уже успел со всеми познакомиться в палате: Серый здесь самый адекватный, потому что лежит недолго, всего неделю. Он пришел с флюсом, и ему, как мне, выжигали червей. А потом Серега имел неосторожность травануться больничной кашей, и доктор-мумия поставил новый диагноз: «Черви попали в желудок». Теперь Серега плюется червями и надеется на лучшее. Кирюха, который отрывал себе голову, зашел сюда всего-то подправить отколовшуюся пломбу и остался на три месяца, потому что доктор сказал, что дурная голова его погубит. Вану повезло меньше всех: ему надо было удалить зуб, и Дупло, в своих лучших традициях, работал без анестезии. Конечно, Ван вел себя неидеально, и док решил, что в него вселился бес. Беса периодически изгоняют, но он упорно возвращается обратно, потому что операция по изгнанию тоже болезненная, и Ван не упускает случая побрыкаться и покусаться.
Все это мне рассказал Серый, пока Федор с Геннадием ловили Вана, чтобы уложить спать. Сами Кирюха с Ваном, по Серегиным словам, уже давно ни с кем не разговаривают. Истории их болезней он узнал от Федора. Да, еще Серега поведал мне тайну саркофага в кабинете мумии. Оказывается, кое-кому не дают покоя лавры Диогена, и доктор каждое утро перед обходом запирается в саркофаг, как в бочку, чтобы поработать над каким-то научным трудом.
Пялиться на задернутую занавеску было совсем неинтересно. Посмотрел на спящих сопалатников – тоже неутешительное зрелище. Спать не хотелось, хотелось конфетного дождя и домой. Особенно домой – там плюшки есть, так что бог с ним, с дождем. Почему он не идет, а в моих соседей вселяются бес и черви, я, кажется, догадался. Соседи – люди, более того, они – пациенты, а Геннадий – его, мумии, помощник. Поэтому на них на всех и распространяется материализация докторовых глупостей. Конечно, если бы у него была власть над чем-то или кем-то, кроме ближнего своего, Дупло бы мир перевернул: уничтожил все стоматологические кресла и унитазы. От этого открытия мне, конечно, стало легче: надо спасать не мир, а всего-то себя, сопалатников, Геннадия и тех потенциальных пациентов, которым может взбрести в голову однажды заглянуть в эту клинику.
– Кто не спит? – раздался в темноте голос.
Вспомнишь Дупло, вот и оно, здрасьте. На пороге стоял док, собственной персоной. Ему-то чего не спится?
