Когда первый заговорил, Биллу показалось, что ледяной вихрь пронесся по всему нутру, а потом исчез, оставив после себя пустое чистое спокойствие. Будто все чувства унес мощный ужасный ураган, какие дочиста обдирают землю и швыряют коров, будто катапульты.
Когда солдат договорил, градус Билловой ярости поразил самого Билла. Он всегда считал себя мирным человеком. За двадцать восемь лет ввязался всего в три драки, лишь одну начав первым, и в каждой ударил ровно один раз. Но теперь в том месте, откуда поднялся ледяной вихрь, словно по велению могучего волшебника, невидимого и сдерживавшегося до поры, вспыхнула адская ярость.
— Годичного налога?! — сумел выдавить он, борясь с желанием забить черпак в глотку первому так глубоко, чтобы дочерпаться до причинного места. — Ваш великий и могучий гребаный дракон Мантракс выгреб у меня все до последнего пенни. Моя ферма загублена вашей гребаной жадностью. А я и не пожаловался ни разу! И не пикнул, пока вы забирали у меня каждый унаследованный медный шек, серебряный драх и золотой балл.
Билл стоял, чуть не исходя пеной от злобы, перед тощим, равнодушным, совершенно не впечатленным его речью командиром стражников.
— Наверное, бухгалтерия ошиблась, — вставил четвертый, почти забытый на периферии событий. — Знаете, в юрисдикции Матракса ну просто невероятное количество народу, каждый год находятся те, против чьего имени попросту забыли поставить галочку. Понимаете, это неизбежно при всякой бюрократии.
И Билл, и командир с ненавистью уставились на четвертого.
— Так поставьте эту чертову галочку, — процедил хозяин фермы, и в его голосе лютовал огонь.
— Ох, но ведь мы этого не можем, — в глубокой растерянности и смущении выговорил четвертый. — Это ж вообще не по нашему департаменту. Вы-то можете подать апелляцию, но сперва надо заплатить второй раз, а уже потом подавать.
— Заплатить второй раз? — произнес Билл, у которого все поплыло перед глазами от нереальности происходящего. — Да не могу я заплатить гребаный налог второй раз за год! Никто в округе не сможет. Это же безумие!
— Да, — печально подтвердил стражник. — Не очень честная система.
Биллу показалось, что края комнаты оторвались от реальности и сама комната угрожает сложиться, съежиться в ничто, оставив его наедине с черной пустотой безумия.
— Уиллет Альтиор Фэллоуз, — провозгласил первый с безразличной жестокой тупостью, достигаемой лишь долгими годами тренировок в безразличной жестокой тупости, — отныне я лишаю вас прав владения в компенсацию за неуплаченный налог. Отсюда вас немедля препроводят в долговую тюрьму.
— А, долговая тюрьма, — воскликнул четвертый, хлопая ладонью по лбу. — Я совсем про нее забыл. А ведь апеллировать-то нельзя, пока ты в тюрьме, — добавил он, кивая сам себе, — никто туда не придет и слушать тебя не станет. Но конечно, когда выйдешь, непременно подашь, никаких сомнений. Думаю, сейчас очередь года на четыре. Но честно говоря, странно, что она такая, ведь смертность в долговой тюрьме — о-го-го…
Он запнулся и стих, а затем обвел глазами коллег.
— Не слишком оно обнадеживающе звучит, правда? — рассеянно выговорил он.
Билл почти не слышал его. Как же такое может быть? Он строил планы по выживанию, тщательно обдумывал будущее. И все пошло прахом, раздавленное каблуками жадности и некомпетентности, и стало лишь топливом в костре безудержной ярости. В ушах зашумело. Глаза застила красная пелена.
Билл попытался что-то сказать, открыл рот — но вырвалось только нечленораздельное клокотание.
— Скуйте ему руки! — приказал первый.
И Билла перемкнуло. Внезапно в руках оказалась миска с варевом — и мощно понеслась к лицу первого. Она с приятным хрустом врезалась в нос и разлетелась на части. Осколки прочертили борозды по солдафонскому лицу. Билл внезапно вспомнил, что сделал эту миску сам. Простая лепка из глины, подарок для мамы. Билл хотел сделать вазу, но по малолетству не представлял, как выглядят вазы, — и закатил сцену, когда увидел, что мама ест из подарка. А теперь миски нет, исчезла вместе со всем остальным.
Солдат отпрянул и заорал. Билл почти не обращал на него внимания, кинувшись за железным котлом, полным горячей жижи.
Но стражник успел раньше — ударил стальной перчаткой и опрокинул котел, вылив суп.
Билл услышал, как скрежещет о кожу сталь. Мечи вылетали из ножен.
Билл размахнулся черпаком, шмякнул кинувшегося на него солдата по щеке. Нападающий отшатнулся, и Билл оказался лицом к лицу с четвертым — тот глядел круглыми от ужаса глазами. Билл сделал выпад, и черпак врезался во вражескую глотку. Стражник рухнул на пол, задыхаясь, с недоумением и обидой на лице.
А потом меч последнего стражника вышиб черпак из Билловых рук. Тот полетел, кувыркаясь, по полу. Его безоружный хозяин быстро оценил обстановку. Первый солдат рычал, приходя в себя. Обваренная кожа полопалась и сочилась кровью. Четвертый еще охал, но двое остальных уже выдернули мечи. И они подходили.
Осталось или отступать, или стать очень дырявым. Билл проворно отступил.
— Не уверен, что ты доживешь до тюрьмы, — сообщил солдат, ухмыляясь.
Они с напарником шли, широко ступая, глядя исподлобья.
Билл осмотрелся. Мама всегда говорила, что в доме должен быть дом, а ферма — снаружи. Привычки всей жизни умирают трудно. Под рукой — ни острой длинной косы, ни разделочного ножа, ни даже лопаты. Билл поскользнулся на грязи, оставленной стражниками. Ухмыляющийся солдат приблизился еще на ярд.
— Чего возитесь? — зарычал обваренный первый. — Кончайте чертов кусок дерьма!
Слова ударили как хлыст. Солдаты кинулись на Билла, а Билл бросился наутек: распахнул кухонную дверь, услышал свист клинка, сжался, ожидая боли, — но к тому времени, когда ноги вынесли за порог, в темноту, боль так и не явилась.
Он выскочил из пятна желтого света за дверью и со всех ног помчался к амбару. Ведь есть способ отбиться, остановить все это. Должен быть.
— За ним! За ублюдком! — несся вслед хриплый рев обваренного.
— Он меня ударил, — проскулил четвертый.
— Я тебя убью, на хрен, если не принесешь мне его печенку!
Остальные стражники неслись по пятам. Дождь хлестал в лицо. Билл врезался в дверь амбара, отскочил — плечи и руки обожгло болью от удара, — заскребся, ухватил, распахнул, шмыгнул за нее. В притолоку запоздало воткнулся меч. Стражник чертыхнулся.
Вокруг — темнота, запах мокрой соломы. Коровы — Этель и Беатрин — пыхтят, копытят землю. Тяжело похрапывают овцы, Атта и Петра. Все родное. Домашнее. Кроме стражников позади. Они — страшно чужие. Не к месту. Рваная рана во всем, что дорого и близко.
В отчаянии он обвел амбар взглядом, не в силах сориентироваться от страха. Сейчас бы хоть что-то острое! Косу. Нужна коса!
— Поджигайте! — донеслось снаружи.
