Билл осторожно раскрыл глаза. На покатом золотом склоне лежал источник света: идеально круглая сфера размером с бычью голову. Сияние от нее рассеивало сумрак на добрых два ярда вокруг, открывая взгляду окровавленные монеты. За светлым кругом стояла стеной темнота, наполненная криками.
Билл слегка задумался. Со светом в пещере легче, но с таким же успехом можно заорать: «Я тут, пыряйте меня в мягкое место!» Впрочем, со светом или нет, но надо идти к голосам и толпе. От судьбы не убежишь — и очень скоро ее узнаешь, так или иначе.
Он полез к шару, ухватил — теплый на ощупь, но неприятно склизкий. Однако светил он ровно, и Билл уверенно зашагал вперед, не боясь споткнуться и разбиться.
Золото исчезло. Появились трупы — и стражники, и селяне. Над некоторыми потрудились — изрезали и искололи. Других сожгли почти до неузнаваемости, превратили в головешки. Билл подумал, что ему не очень хочется узнавать о произошедшем здесь. Он снова свернул за угол — и увидел перед собой выход из пещеры.
И толпу. Она загораживала выход, но больше не кричала, не выла и не сливалась в смертельной драке. Все переминались с ноги на ногу, растерянные, ошалевшие, потерянные, глупо скребущиеся, потирающие лица. Люди прикрыли руками глаза от внезапного света.
Билл стал как вкопанный с окровавленным топором в одной руке, светящимся шаром — в другой, покрытый с ног до головы чужой кровью.
Один за другим люди повернулись к сияющему незнакомцу.
«Наверное, зря я все-таки схватил этот фонарь», — подумал Билл.
Все уставились на него, повисла странная тишина. Будто в дурном сне.
— Знаете… — нерешительно выговорил Билл и задумался над тем, что же, собственно, они должны знать.
Додумать он не успел. Из толпы внезапно зазвенел голос, такой громкий и ясный среди ночной тиши:
— Это победитель! Убийца дракона!
Толпа задрожала, словно пыталась двинуться вперед и назад одновременно. Все напряженно зашептались.
Билл оглянулся. Ради богов, да о чем это они?
— Победитель! — крикнул один.
— Как и было сказано! — добавил другой.
— Он исполнил пророчество!
Билл нахмурился. Какое еще пророчество? О чем они все?
— Посмотрите, что он держит в левой руке!
Инстинктивно Билл посмотрел налево и вниз. Ну, светящийся шар. Ничего больше.
Какая бессмыслица. Вокруг темнота. Билл поднял шар выше, чтобы лучше разглядеть окрестности. Шар повернулся в руке. А что это на нем? Узор какой-то…
Билл развернул шар, желая рассмотреть, — и понял, на что уставилась толпа.
Не узор.
Значок в светящейся оранжевой сфере.
Нет, не сфере. Глазном яблоке.
В руке Билла, поднятый так, чтобы могли видеть все, был мертвый глаз Мантракса.
Толпа взвыла.
Часть 2. Скверно сделанная работа
26. Утреннее поклонение
Летти подумала, что проснуться поутру от детского смеха — горшее свидетельство полного профессионального краха. Что-нибудь хуже этого трудно и вообразить.
Она встала с лежбища из сосновой иглицы, вытерла слюни с подбородка и попыталась состыковать в памяти картину произошедшего накануне.
Летти спряталась в механизм подъемных ворот. Затем выбралась наружу, убила стражника, нашла Чуду. Все шло нормально. Потом Летти открыла ворота. И это, наверное, всполошило стражу. Летти упустила из вида сигнализацию — или, скорее, в принципе не могла о ней знать. Одновременно прибежали солдаты и поселяне. С последними, наверное, что-то учинили Фиркин с Балуром, но ящер рассказывать не захотел. В общем, солдаты сцепились с селянами у входа в пещеру. Дерущиеся забежали внутрь, к сокровищнице. А там ждала Чуда…
И сколько же мирный тавматобиолог перебила народу? Два десятка? Три? Во всяком случае, достаточно, чтобы проняло Балура. Ящер выглядел так, будто всю ночь шлепал девок по попам, но не сумел ничего больше. Мирный тавматобиолог швыряла повсюду огонь, будто бармен выпивку на празднике Рыга. Женщина прямо-таки корчилась в экстазе. Что в эти минуты было у нее на уме, Летти не представляла и не хотела представлять. Урезонить ее не было никакой возможности. Хвала всем богам, что она в конце концов выбилась из сил и лишилась чувств — и свалилась, обмякнув и подтекая слюной. Хотя перед тем она успела убедить всех, что Мантракс очень жив и сердит. Летти пришлось признать, что и у нее при виде первого языка пламени сердце ушло в пятки.
Правда, Мантракс валялся в полном ауте. И не очнулся, даже когда Балур вышибал ему мозги.
Боги, какое было месиво! Аналез пришел почти в такой же экстаз, что и Чуда. Летти так и не поняла, как сумела оттащить Балура от драконьего тела, тем более что ящер уже залез по локоть в драконьи мозги. Но ведь удалось же. Правда, к тому времени стало очевидным, что единственный оставшийся выход для них — раствориться в толпе и быстро дать деру. Летти заставила Балура подхватить Чуду, потом все успешно внедрились в толпу, целые и невредимые, и в безопасности…
И тут появился Билл с дурацким драконьим глазом в руке.
Летти осмотрелась. Женщины и дети собрались у входа в пещеру. Вокруг пылали костры. Люди танцевали и пели. Их полудикая детвора носилась повсюду, ухая, завывая и — спаси нас милостивые боги — неистово хохоча.
«Да откуда детишки взялись? — подумала Летти. — Если их притащил прошлой ночью Балур вместе с прочей толпой, надо прикончить чешуйчатую скотину!»
В импровизированном лагере царил праздник. И хотя голый горный склон ничуть не походил на многолюдные улицы Эссоа, где выросла Летти, сам дух праздника и настроение отчетливо напомнили ежегодный городской карнавал. Тогда на день отменялись все правила. Дети управляли семейством. Докеры указывали дворянам, что и как делать. Можно было зайти в любую лавку и взять с полки что угодно. Все горожане выходили на улицы — плясать, кричать и неистовствовать.
В первый карнавал, который Летти отчетливо помнила, она зашла в пирожную лавку — ту самую, мимо которой Летти с братьями и сестрами проходили каждую неделю по пути к храму, где жертвовали богам и молились, прося Впаху благословить работу отца, а Звяка — благословить отцовский кошелек. Все в окне лавки выглядело таким пышным и вкусным, покрытым многими слоями сахарной пудры. Владелец лавки пригласил Летти внутрь, широко улыбаясь, и помог задрать юбку так, чтобы в подоле поместилась охапка пирогов. Потом Летти нашла уединенную крышу, где можно было сидеть и спокойно объедаться, глядя на праздник. Так было славно! Весь день восхитительного обжорства и удовольствий.
Назавтра Летти четырежды тошнило. А мутило еще два дня. С тех пор всякий раз, когда она проходила мимо пирожной лавки, накатывала дурнота. И не только на Летти. После карнавала весь Эссоа ползал на четвереньках, стонал и охал — словно смердящий зверь, копошащийся в гнусных последствиях своей невоздержанности.
