– Гейтс Дж. Потерянный Дракула Уэллса // Сторожевой пес видео. 1994. № 23, май-июль.
VII
Уэллс не столько жил в бунгало, сколько его занимал. Она узнала признаки высококлассного временного обиталища. Предметы чрезвычайно ценной антикварной мебели, импортированной из Испании, стояли вперемешку с уродливыми, но функциональными и современными вещами, которые шли в нагрузку к сдаваемым апартаментам. Комната отдыха – самая большая в доме – выглядела вполне эстетично за счет драпировки, которую Женевьева отнесла бы к шестнадцатому веку. Гобелен был прибит гвоздями над открытым камином, словно занавес, и изображал рыцаря в полном доспехе, едущего через лес, где черные, красноглазые демоны с высунутыми языками выглядывали из-за стволов высоких деревьев. Один из углов гобелена сильно обгорел, и следы от огня тянулись вверх. Вокруг громоздились стопки книг – как древних томов в квадратных переплетах, так и современных образчиков в ярких бумажных обложках – и шаткие башни катушек с пленкой.
Женевьева было подивилась, почему у Уэллса в одном углу свалены вместе хороший шерри и коробки картофельных чипсов, но потом сообразила, что, скорее всего, за коммерческую деятельность ему частично платят товаром. Он предложил ей шерри, а она его удивила, согласившись.
– Иногда я пью вино, Орсон. Дракула говорил не за всех нас.
Он изогнул бровь, после чего устроил шоу, наливая шерри в бумажный стаканчик.
– Мое стекло еще не прибыло из Мадрида, – извинился он.
Она отпила напиток, который не могла по-настоящему оценить, и села на готический стул с прямой спинкой. Это вызвало воспоминания о проведенных в церкви часах, когда она еще была теплой девочкой, от чего ей захотелось поерзать.
С фальстафовским кряхтением Уэллс тяжело опустился на низкую кушетку, накрытую бархатным покрывалом. Он был достаточно широк, чтобы сидеть там, словно на троне.
К ним присоединилась Ойя. Она стояла молча, а ее волосы покрывал яркий головной платок.
Пауза.
Уэллс безмятежно улыбался. Женевьева решила, что он выжидал момент, наслаждаясь ролью. Она даже знала, кому он подражает: Сидни Гринстрит из «Мальтийского сокола»
[118]. Выдающийся ум двойственной натуры, наслаждающийся игрой разума перед ошеломленным зрителем. Если Голливуд решит когда-нибудь переснять «Сокола», что будет святотатством, то Уэллс будет метить на роль Гатмена. Слишком многие из его актерских работ были такого плана – замещение другого выдающегося актера в более плохой переделке чего-то, что некогда оказалось удачным.
– Я гадала, для чего ты меня пригласил, – подала она реплику.
– Да, – это его позабавило. – Это будет долгая история.
– И это меня пугает.
– Еще несколько часов до рассвета.
– Это так.
Теперь Уэллс был в своей стихии. Она поняла, что он переключается между точками съемки, глядя на сцену не только глазами своего персонажа на экране, но и с позиции закулисного божества.
– Ты знаешь, что я годами носился с идеей «Дракулы»? Я хотел сделать его с RKO в сороковых – подготовил сценарий, придумал декорации, подобрал состав. А потом все это забросили.
Она кивнула.
– Мы даже отсняли несколько сцен. Я бы хотел какой-нибудь ночью прокрасться в сокровищницу и спасти пленку. Может, даже чтобы использовать в текущем проекте. Но у студии все права. Представь, что бы было, если бы картины принадлежали тем, кто смешал краски и изготовил холст. Мне бы, как обычно, пришлось унижаться. Детишки, что унаследовали RKO после Хьюза, едва знают, кто я такой, но им доставит удовольствие зрелище моего раскаяния, мои мольбы, мое полное уныние. В конце концов, может я даже получу желаемое.
– Разве «Дракулу» уже не отсняли? Как я понимаю, Фрэнсис…
– Я это не смотрел. И это не имеет значения – ни для меня, ни для мира. Я не снимаю ученических «Макбета» или «Цезаря», я предпочитаю только лучшее. И это же относится к Стокеру. Волшебная вещь, ты же знаешь.
– Это смешно, но я его читала, – вставила она.
– Ну конечно, читала.
– И я встречала Дракулу.
Уэллс поднял глаза, словно это оказалось для него новостью. Неужели это все было затеяно, только чтобы ее расспросить? Почти сотню лет назад она провела целых пятнадцать минут в присутствии царственной особы, но расспрашивали ее об этом (предположительно, драматическом) моменте больше, чем обо всех предыдущих пятистах шестидесяти пяти годах ее жизни. Она видела графа еще раз, позже, после его истинной смерти, была на его похоронах и видела, как развеяли его прах – как и Уэллс, припомнила она. Ей казалось, что она просто хотела убедиться, на самом ли деле Дракула мертв.
– Я принимался за «Дракулу» несколько раз. Но похоже, что эта идея проклята. Может быть, на этот раз я все же закончу. Считаю, что это нужно сделать.
Ойя положила руки ему на плечи и сжала. Уэллс выглядел практически по-императорски, только он был императором в изгнании – свергнутым с трона и вышвырнутым вон, сохранившим только самых верных, прошедших все испытания подданных.
– Имя Алукард тебе говорит о чем-нибудь? – спросил он. – Джон Алукард?
– Возможно, это кажется для тебя потрясением, Орсон, но «Алукард» – это «Дракула» задом наперед.
Он разразился веселой версией смеха Тени.
– Я заметил. Разумеется, он вампир.
– Центральные и восточно-европейские носферату любят анаграммы так же, как они любят менять свои имена, – пояснила она. – Это действительно свойственная им причуда. Моя недавно умершая подруга Кармилла Карнштайн перебрала как минимум с полдюжины вариантов имени, прежде чем ее изобретательность иссякла. Милларка, Маркилла, Аллимарк…
– Мое имя раньше было Ольга Палинкас, – вставила Ойя. – Пока Орсон не придумал для меня «Ойя Кодар», чтобы звучало по-венгерски.
– Многообещающий скульптор «Владимир Загдров» – это тоже моя дорогая Ойя. Ты права насчет пристрастия немертвых к nom de plumes
[119], к альтер эго, к потайным личностям, к анаграммам, палиндромам и акростихам. Актеры тоже любят все это. Пережиток византийского склада ума, полагаю. Говорит кое-что об образе мышления. Хитроумно, но очевидно. Написание наоборот может быть своего рода компенсацией: отражение на бумаге для тех, у кого нет отражения в зеркале.
– Этот Алукард, кто он?
– Тот самый вопрос, на который я хотел бы получить ответ, – сказал Уэллс. – И ты, моя дорогая мадемуазель Дьедонн, та самая личность, от которой я этот ответ хотел бы услышать.
