– Конечно. Если вы дадите адрес. Но я довольно далеко, в Аргайлле, на западном побережье. Дорога до Глазго займет несколько часов.
– Ах. Что же, тогда лучше завтра. Она чувствует себя лучше всего по утрам. К полудню немного путается.
– Я могу приехать завтра. В любое время, какое вам подходит.
– В девять?
– Я приеду.
– Спасибо, – сказала она с неожиданной теплотой в голосе. – Я знаю, что мать с нетерпением ждет встречи с вами. В последнее время в ее жизни немного впечатлений – отъезд из Лондона стал для нее настоящим ударом. Когда я назвала ваше имя, она сильно оживилась.
– Приятно слышить, – ответила я, удивившись, что мое имя может что-то значить для Хелен Ральстон. – Не могли бы вы сказать, как добраться до вашего дома?
– Вы сколько-нибудь знаете Глазго? Ну, это несложно, если вы поедете по Большой Западной…
VII
Хелен Ральстон с дочерью жили в обычном двухэтажном рядном доме в тихом районе на северо-западной окраине города. Узкая дорога из Аргайлла прижималась к озерам, петляла снова и снова по местности, разделенной и сформированной водой, поднималась в гору и снова вела вниз. Путь оказался короче, чем я ожидала, без задержек из-за грузовиков-лесовозов, фермерских машин или дорожных работ, так что на следующее утро пятью минутами позже девяти часов я припарковалась на улице перед домом. Я неуклюже выбралась из машины, чувствуя себя одеревеневшей; быстрое развитие событий слегка ошеломляло. То, что я встречаюсь с Хелен Ральстон так скоро после решения о ней написать, казалось едва ли не чудом. «Моя Смерть» лежала в багажнике, надежно упакованная и готовая к передаче законной владелице. Но сейчас, стоя перед дверью машины, я медлила. Учитывая свою первую инстинктивную реакцию при виде картины, я не могла рассчитывать на то, что художница отнесется к этому просто как человек, которому вернули утерянную вещь. Что, если она рассердится на то, что я видела рисунок? Я решила подождать и сперва попытаться понять, каким может оказаться ответ Хелен, а уже потом признаваться в наличии у меня картины.
Придя к такому решению, я открыла дверь, взяла сумку и снова замешкалась при виде нового магнитофона, купленного вчера в обанском «Вулворте». К интервью я была не готова в прямом и переносном смысле.
Вчера я обнаружила, что мой кассетный магнитофон, прошедший со мной больше десяти лет случайных интервью, перестал работать. Немедленно поехав в Обан, чтобы купить новый, я обнаружила, что магазин электроники, который я помнила, закрылся – думаю, его вытеснили из дела скопища уцененных видео– и DVD-проигрывателей, принтеров, портативных стереопроигрывателей и телефонов, продававшихся в переходах «Теско»
[166]. Увы мне, в «Теско» не продавались кассетные магнитофоны. Проигрыватели – да, но ничего с функцией записи. Ближайшим эквивалентом, который мне удалось найти, – обыскав каждый магазин в городе, – оказалась игрушка для маленьких детей. Она была размером с коробку для завтраков и сделана из яркого красного и желтого пластика с ярко-синим микрофоном на желтом кабеле-гармошке. Но игрушка работала, так что я ее купила.
Но теперь я осознавала, что никак не могу явиться на первую встречу с Хелен Ральстон, сжимая в руках такую детскую вещь. В любом случае, она еще не согласилась на интервью; я с ней даже еще не говорила. Я не помнила, сказала ли ее дочери о том, что собираюсь писать биографию, – скорее ограничилась только словами о том, что восхищаюсь работами ее матери и хочу о них поговорить. Лучше, если первая встреча пройдет в неформальном ключе, как расслабленная дружеская беседа. Вопросы «для записи» можно задать позже.
Испытав некоторое облегчение, я оставила детскую машинку внутри и закрыла дверь. Теперь уже ничего не значило недовольство теми несколькими вопросами, которые я сумела составить. Как и то, что я почти ничего не помнила о «В Трое» – и провела час в бесплодных поисках на чердаке этой книги – и не видела ни одной другой ее книги. Мы просто поговорим.
С первого взгляда я поняла, что Кларисса Брин мне понравится. Иногда так бывает: ты узнаешь человека, которого никогда прежде не видел, тебя к нему тянет, словно вы оба – члены одной большой семьи. Не знаю, почему так, но это мгновенное чувство почти никогда не ошибается.
Я улыбнулась, получила улыбку в ответ и по теплому заинтересованному взгляду серых глаз поняла, что и она испытывает то же чувство.
Кларисса оказалась худой элегантной женщиной примерно моих лет с коротко подстриженными светло-каштановыми волосами, уложенными в воздушную прическу. Только глубоко посаженные сияющие глаза отзывались эхом черт Цирцеи; лицо было мягче, шире, дружелюбнее, подбородок и нос не так выдавались, и у Клариссы был большой улыбчивый рот.
Поскольку она мне понравилась, я тут же ощутила себя как дома. Мне нравился драматический розовато-лиловый цвет прихожей, атмосферные черно-белые фотографии на противоположной от лестницы стене, запахи свежего кофе и какой-то выпечки, доносящиеся с дальней стороны дома.
В комнате, куда она меня провела, соединялись кухня и гостиная. С одной стороны в эркере стояла плетеная кушетка со стеклянным столиком и несколькими креслами. Мой взгляд тут же привлекла к себе зелень сада за окном, где летали и прыгали вокруг кормушки птицы; потом я заметила иссохшую седоволосую женщину, сгорбившуюся в кресле, и мое сердце сделало испуганный кульбит.
– Мама, к тебе пришли.
Ужасно стесняясь, испытывая бо́льшую неловкость, чем когда-либо со времен моих первых интервью для студенческой газеты, я шагнула вперед. Ноги двигались как деревянные палки. Наклонившись к старой женщине, я представилась и начала объяснять цель приезда голосом, который даже для моих ушей звучал грубо и неестественно. Прежде чем я успела далеко продвинуться, меня прервали.
– Я знаю, кто ты, – резко произнесла Хелен, моргая водянистыми голубыми глазами. – Я гадала, когда ты, наконец, сюда доберешься.
Чувствуя неловкость, я все же ответила:
– Я выехала до семи. Думаю, что доехала довольно быстро.
Старая леди издала нетерпеливый пыхтящий звук и протянула руку.
– Это не то, что я имела в виду. Неважно. Наверное, нам стоит сказать: «Здравствуйте».
Все еще неуклюже, желая, чтобы мое сердце перестало так колотиться, я мягко взяла ее костлявую, покрытую старческими пятнами руку.
– Я очень рада вас видеть. Огромное спасибо, что позволили мне приехать.
– Ты моложе, чем я думала. Полагаю, считаешь себя старой?
Я неуверенно улыбнулась:
– Думаю, я среднего возраста, хотя это окажется правдой, только если я доживу до ста лет.
Хелен негромко полуфыркнула, полухрюкнула.
– Садись же. Полагаю, ты будешь задавать вопросы про мою жизнь?
Вошла Кларисса с подносом.
