– А у вас тут есть коновал? – удивился Селкирк.
Парень гордо кивнул. Он был почти одного роста с гостем и картавил как шотландец.
– Доходное дело, сударь. Средства передвижения потребно держать здоровыми.
– Однако остаются в вашем городе очень немногие, верно?
– Только мертвецы, сударь. Много мертвецов.
Заплатив груму и поблагодарив его, Селкирк подошел к печке, присел, протянув руки к огню, и сидел так, пока его пальцы не покраснели. Если получится сделать то, что следовало сделать много лет назад, к вечеру его здесь не будет, только бы лошадь смогла нести седока. Насколько он помнил по той полуночной прогулке с Амалией, мыс Роби находился милях в трех отсюда, не более. Он отправится к маяку, а если его старинная обитательница все еще живет там, Селкирк уж как-нибудь не допустит никакой романтической чепухи. Сам ничего такого не потерпит, и ей не позволит. В конце концов, маяк не ее собственность, в нем и жить-то по-настоящему нельзя, а отсутствие современного оборудования и обученного смотрителя грозит неминуемой гибелью судам, которых злая судьба занесет в эти воды. Хотя, положа руку на сердце, немногие из них приближаются к этому всеми покинутому, измученному штормами побережью.
С этими мыслями он вышел из конюшни в метель. Вскоре Уинсетт остался позади. Пригнувшись, Селкирк шел навстречу ветру. Ни жалкие домишки, ни дюны не защищали от его порывов, ветер швырял в лицо снег пополам с осколками ракушек и песком, царапал щеки, будто звериными когтями. Подняв голову, Селкирк увидел впереди пляж, рябой от снежных наносов и клубков водорослей. Океан гонял волны от берега к находившейся примерно в сотне ярдов песчаной косе и обратно.
Он шел уже час, а может быть, дольше. Тропа, едва различимая и в лучшие времена, теперь совсем заглохла. Селкирк шел больше по песку, зарослям вереска и сухого чертополоха, то и дело цепляющегося за ноги. Лодыжка под толстым носком оказалась расцарапана до крови, но он не стал разуваться, просто выдернул те колючки, какие смог, и зашагал дальше. Далеко в море сверкнул солнечный луч, пробившийся сквозь плотную завесу облаков, исчезнув так же быстро, как появился. «Улыбка дьявола» – так назвали это португальские моряки. Тогда Селкирку не приходило в голову поинтересоваться, зачем называть дьявольским свет, а не мрак надвигающейся бури. И вот между склонами пологих дюн показалась коническая башня маяка.
Селкирк не раз и не два перечитывал трехгодичной давности доклад о состоянии дел на этом маяке. Там говорилось о совершенно прогнивших балках, трещинах и сколах в кирпичной кладке, а также разрушениях по всему фундаменту. Насколько теперь видел Селкирк, тот отчет еще польстил маяку. Казалось, здание разваливается прямо на глазах, роняя камни, как слезы, в набегающую волну.
Глядя на черные волны, катящиеся навстречу, Селкирк почувствовал привкус морской соли на языке и вдруг обнаружил, что вполголоса молится об Амалии, которая через шесть лет после его отъезда, ушла зимней ночью в дюны, да так там и сгинула. Дядя написал отцу, что у дочери никогда не было подруг, что она ненавидела Уинсетт и его самого, поэтому, быть может, сейчас ей лучше, где бы она ни была. В конце имелась приписка: «Вся моя надежда на то, что дочь еще жива и находится там, куда мне никогда не попасть».
Как-то ночью, которую они с Амалией провели не здесь, а в другом пустынном месте, немного ближе к городу, на них налетела стая чаек. Сотни их выныривали из лунного света и словно ураган обрушивались на материк. Амалия, хохоча, принялась швырять в них камни, в то время как птицы с резкими криками кружили вокруг. Ей удалось попасть одной в голову и убить ее. Склонившись над птичьим трупиком, девушка подозвала Селкирка. Он ожидал увидеть слезы раскаяния, она же смочила палец в чаячьей крови и провела вертикальную полосу на лице Селкирка. Но не на своем.
Опустив глаза, Селкирк смотрел, как прилив лижет носки его сапог. Сколько раз за время своей работы в доках он представлял, – надеялся! – что вот сейчас из-за штабеля ящиков или из-за складского угла появится Амалия, разыскавшая-таки его после побега из Уинсетта.
Сердясь на себя, Селкирк принялся пробираться между камнями к подножию башни. Вдруг накатившая пенная волна намочила штанины, тут же прилипшие к ногам, и порыв ледяного ветра мигом заморозил ткань.
Вблизи башня производила еще более унылое впечатление. Кирпичная кладка осыпалась, ее покрывали белесые пятна соли, и выглядела она словно кожа больного проказой. Главное здание как-то стояло, однако даже снизу, при неярком зимнем свете, Селкирк смог разглядеть, что стекла в окнах световой камеры заросли грязью и потрескались.
Будка смотрителя, прилепившаяся слева к подножию башни, выглядела еще хуже, если такое вообще возможно. Понизу известь проросла сквозь деревянные стены подобно диковинным водорослям. А может, это и были водоросли. Чинить тут было уже нечего. Маяк мыса Роби следовало срочно разобрать, а лучше – оставить на волю волн, чтобы те довершили начатую работу.
Селкирк гулко постучал в тяжелую дубовую дверь башни, но ответа не дождался, лишь налетевший порыв ветра едва не сбросил его в море. Рыча, он постучал снова. Позади бурлила вода – так булькает кипящий китовый жир. Прекрасно зная, что никакого жира там нет и быть не может, Селкирк готов был поклясться, что чувствует его запах – слабую, но тошнотворную вонь, которая, как бывало утверждал дядюшка, является плодом его воображения. Ведь слава спермацетового масла
[172] именно в том, что оно практически не имеет запаха. Тем не менее каждый день той тоскливой осени ноздри Селкирка упорно его улавливали. Запах крови, китовых мозгов, сушеной рыбы. Он изо всех сил забарабанил в дверь.
Еще до того, как ему открыли, Селкирк услышал стук башмаков по каменным ступеням. Однако стучать не перестал, пока дубовая дверь не ушла вдруг из-под его кулаков. Наружу не пролилось ни капли света, напротив, мрак маяка втянул свет в себя.
Он ее сразу узнал, хотя никогда прежде не видел. Спутанные пряди черных волос извивались по плечам и спине, будто виноградные лозы, точь-в-точь, как описывала Амалия. Он ожидал встретить одичавшую старуху с седыми космами, согбенную возрастом и неизбывным горем. Не подумав, что если рассказ Амалии соответствовал действительности, этой женщине в ту пору было около двадцати, а овдовела она, едва ей исполнилось восемнадцать. Теперь смотрительница с достоинством взирала на него своими голубыми глазами, казавшимися в окружающей темноте осколками утреннего неба.
– Миссис Марчант, – произнес он, – мое имя Роберт Селкирк, я работаю в Службе маяков. Можно войти?
В первое мгновение ему показалось, что она сейчас захлопнет дверь у него перед носом. Однако она медлила, приподняв обе руки, будто раздумывала, не взлететь ли ей. На женщине была длинная юбка, а широкие сильные плечи обтягивала выцветшая желтая блуза.
