– Танюлька, ну неправда это, ты же сама знаешь! – вступилась Наташка. – Мы всё время стараемся. Помнишь, Дуся была, так мы её сразу пристроили, в неделю! Потому что она молодая, симпатичная.
– Знаю – и что? – рявкнула Таня.
Пашка слушал перепалку молча, чуть вскинув голову, а затем сорвался и зло зашагал прочь. По ту сторону спортбазы хлопнула дверь – он зашёл к Джерику.
– Танюша, на платочек! – сказала Наташка и вложила в Танину руку бумажную салфетку. – А то у тебя вон земля на щеке. Вытри! А хочешь, пойдём лапки тебе покрасим? У меня есть, как ты любишь, чёрненький!
– Какие мне ещё лапки! – отмахнулась Татьяна и косо глянула на Асю с Куртом. – А вы вообще нахлебники! Повесили свои проблемы на мальчишку несмышлёного. Животных они любят! А за чей счёт вы их любите? За счёт страданий ребёнка! Особенно этот вот лузер! – И мотнула головой в сторону Курта. – Что, домой взять не мог Тимку своего?
– Я не лузер. Я потомок старинного рода, не сумевший приспособиться к власти демоса, – возразил Курт. – А взять не могу, потому что на то нет воли владельцев квартиры.
– Потомок он! – огрызнулась Татьяна и без сил опустилась на лавку. – Ой, мама, не могу я больше!..
– Танюш, ты хоть расскажи, какие там дела? – осторожно попросила Наташка.
Татьяна вытерла большой ладонью лицо и, скрепившись, принялась докладывать новости:
– Да какие дела! К Людмиле заявилась девчонка из газеты. Хочет писать статью «Пожар в лесопарке». Ей сказали, что приют незаконно существует при школе. Ещё кто-то там намекнул, что пожар – это протест местных жителей против угрозы бешеных животных. И Людка всё, в кусты. Говорит, чтоб завтра освобождали, или будут нас выдворять с правоохранительными органами, и никакого Александра Сергеевича чтобы не присылали – не поможет! И насчёт продления аренды тоже теперь, говорит, неясно… Пашку мне жалко, ребят! – прибавила она, помолчав. – Родители идиоты. И я тоже дура – допустила это всё. Как он будет теперь, когда разгонят? Слушайте, позвоните уже Сане! Почему его нет, когда нужен?
Ася принялась было объяснять и умолкла, поняв: никакая больная Маруся не оправдает в глазах этих людей отсутствие брата.
– Но он придёт! – поспешно заверила она Таню. – Он обязательно вырвется! Может, попозже.
– Нам-то что сейчас делать? – спросила Наташа.
– Что делать. Садись, звони, ищи передержку, если денег соберём! – сказала Татьяна, сморкаясь в салфетку, и пошла мириться с племянником.
35
Вечером предыдущего дня Лёшка прямо с порога концертного зала помчался в лес. Ему хотелось увидеть воочию, на что именно променяла Ася их давно запланированное культурное мероприятие. В ладони хрустели ножки розовых роз в обёртке, этих расхожих цветов, что с необъяснимым упорством, получая упрёк за упрёком, он выбирал для Аси, словно в детстве какой-то дурак научил его, что любимой женщине следует дарить именно такие цветы.
Бросив розы в орешник, с набирающим обороты гневом, Лёшка обежал территорию приюта. Дёрнул калитку загона – на площадке взлаяла и кинулась к сетке кучка безродных псов. Густой бас Гурзуфа был особенно грозен – Лёшка шарахнулся, пронёсся мимо и взбежал на крыльцо шахматного павильона. Рванул дверь и чуть не отлетел – она распахнулась перед ним с издевательской лёгкостью. Внутри всё было готово к проведению весёлых уроков рисования. На стенах Асины рисунки – щенки и котята. Чистота, и пахнет ремонтом. Поцарапанные парты обклеили плёнкой под дерево, оконные рамы выкрасили водоэмульсионкой, вместо выбитого стекла вырезаны по размеру и втиснуты куски цветной пластмассы – тоже мне витражи! Но Аси нет. И вообще нет никого – ни мелкого Трифонова, ни Наташки, ни «кудрявого дерева».
Он спрыгнул во дворик, пнул ногой лавку и заозирался, не зная, куда податься. Гнев рвался наружу. Пользуясь безлюдьем, Лёшка бранился вслух. От души выплёскивал на расцветающий лес огонь обиды, грозился. Ткнул кулаком в ящик, свисающий на ремне с ветки рябины. Забытый фонограф, качнувшись, ударился со стуком о ствол.
Обогнув здание спортбазы, он увидел Татьяну со шваброй, счищавшую грязь со ступенек ветпункта.
– И где они все? – рявкнул он. – Ася где?
Татьяна опёрлась о щетку и сурово взглянула:
– Ты чего шумишь-то?
Розовые щёки Лёшки пошли белыми пятнами.
– Это я шумлю? Да вашу секту разогнать надо и судить! Кормите тут свою манию величия! Мол, вот мы какие милосердные! И Асю я вам не дам! Не уймётесь – вообще спалю ваше логово! Инстанции бы на вас натравить – да я не стукач!
– Иди отсюда. От тебя уже лес оглох, – сказала Татьяна и, отжав тряпку, занялась крыльцом.
Лёшка проклял ещё раз всю их собачью контору и, злой, понёсся домой, на Пятницкую – разбираться.
«Ну что, разлюбила тебя Ася? – думал он, как будто нарочно шпыняя себя побольнее. – Надоел ты ей до чёрта, так, что готова бежать от тебя хоть в Гринпис!»
Выйдя из метро, Лёшка пошёл по родной улице, словно рыцарь, лишённый наследства. Сырая, в сумеречных огнях, плитка, постеленная вместо асфальта, теперь и с велосипедными дорожками, скользила под ногами. Молчали звонницы – а чего бы им петь? Падшая личность Артемий, дяди-Мишин приятель, в закутке под оградой церкви укладывался спать – тоже нашёлся парижский клошар! Есть ведь комната своя, дядя Миша ещё говорил, что есть…
Свернув в тёмный двор с единственным деревом, в родной свой, детский дворик, Лёшка угодил взглядом в кривую трещину на стене. За последние годы она расползлась всерьёз. Так ведь и комнату не продашь, если дом на снос! Он ещё раз оглянулся на тополь и ступил в пропахший подвалом подъезд.
Наследив по облупленному паркету прихожей, Лёшка повернул ключ и неприкаянным пацаном встал на пороге комнаты. Вообще-то он считал себя парнем не хлипким, способным противостоять трудностям. Но теперь вдруг сел на корточки, голову положил на мамин диванчик. За что? Просто за то, что он не фанат дворняг? А разве нельзя приносить пользу в другой области? Вот, к примеру, он учит своих пацанят расти мужиками, не ныть, не выпендриваться и не ябедничать. Что – если дети не собаки, так они и не в счёт?
Стиснув ладонями виски – словно стараясь выжать из головы разбухшие и бесформенные мысли об Асе, он встал и пошёл в ванную умыться. Там на полочке ещё остался тюбик дяди-Мишиной лет пять назад вымазанной до последней капли пасты.
Умывшись холодной водой и поостудив жалость к себе, Лёшка решил не киснуть дома, а пойти разгулять обиду по ночной Москве. Телефон отключил – пусть Ася понервничает, если совесть ещё осталась!
Молодецким шагом он прошёл по Пятницкой до ночной реки, через мост – на Раушскую набережную и, примагниченный сияющим чудом Василия Блаженного, двинулся в сторону Красной площади. На реке сердце смёрзлось от ветра. Он развернулся и, дойдя до Тверской, совсем потерял себя. Чужая Москва разлилась перед ним огнями центральной улицы.
