— Я могу послать детей к матери Хусейна. — Голос Фариды срывается, и она снова начинает плакать.
— Ты не очень ладишь со свекровью, Фарида. Пусть девочки пока побудут здесь. Только не подпускай их к отцу, если он начнет скандалить. Дом-то велик.
— Да, братик. Именно так я и поступлю, — говорит она с большей уверенностью в голосе. — Спасибо. Ты всегда знаешь, что надо делать.
«Тебе придется иметь дело с последствиями, если я ошибаюсь», — думает Камиль, но ничего не говорит сестре.
Глава девятнадцатая
ТЕМНО-КРАСНАЯ НИТЬ
Когда мне исполнилось девятнадцать, папа решил, что я должна вернуться в Нишанташ с ним и тетей Хусну. Он хотел приобщить меня к цивилизации. Я отлично помню его разговор с мамой.
— Хватит Янан бездельничать, сидеть на подушках и есть медовый лукум. Ты и твой брат забиваете ей голову всякой чепухой. Ничего не имею против поэзии, но что она знает о домашнем хозяйстве или поведении в светском обществе? Кому нужна жена, воспитанная в волчьей стае?
Мы с Виолеттой переглянулись. Мы притаились на корточках за кустом рододендрона под решетчатыми окнами гостиной. Грубость отца просто бесила меня. Откуда ему знать, что происходило в Шамейри, если он не посещал наш дом уже более года? Сердитые слова, долетающие из окна, больно ранили меня. Хотела встать и убежать, однако Виолетта удержала меня. Слышала, как тихо плачет мама. Она должна спорить с отцом и бороться за меня, однако этого не происходило. Я вся дрожала, сидя под роскошными цветами, пока не услышала стук колес отъезжающего экипажа отца. В ту ночь Виолетта никак не могла успокоить меня и наконец до боли сжала в объятиях. На следующее утро я обнаружила на руке пять круглых синяков цвета сливы.
В день отъезда мама избегала смотреть на меня, хотя я провела какое-то время на ковре у ее ног, держась руками за край халата. Она сидела на диване, закутавшись в соболье манто. Я опустилась на колени и поцеловала ей руку, а потом в знак почтения прижала ее ко лбу. У нее была легкая, почти бестелесная рука. Я напрягала ум в поисках волшебных слов, которые смогли бы вывести ее из транса и соединить со мной той темно-красной нитью, которая когда-то в раннем детстве вела от запястья мамы к моей талии и опутывала ее. Я хотела, чтобы эта нить соединяла меня с мамой, где бы я ни находилась. Прикоснувшись к ней, чувствовала бы, как бьется родное сердце, и слышала те колыбельные, которые она пела мне. А потом приехала тетя Хусну.
Я стала заверять маму, что со мной все будет хорошо, я буду писать и навещать ее. Однако, похоже, она не слышала меня.
— Прощай, мама. Да хранит тебя Аллах.
Она повернулась в сторону золотистого света, струящегося в комнату из сада. Я заметила, как тень легла на ее лицо, однако слез в глазах не было.
Прижала полу ее халата к губам. Ткань казалась почти черной на ярком фоне подушек. Вставая, провела пальцами по атласу. Направилась к двери, все еще ощущая на руке его прохладу.
Виолетта поджидала меня с упакованными узлами и деревянными сундуками. Мы не стали брать с собой много одежды. В моем сундуке лежали книги. Дядюшка Исмаил накануне вызвал меня в свой кабинет и вручил мои любимые тома. В свете лампы отчетливо обозначились все складки его лица. Он выглядел усталым.
— Я могу достать себе такие же книги, дочь моя. Эти пусть будут твоими. Ты можешь взять из дома все, что пожелаешь. Своих детей у меня нет, так что ты мой единственный ребенок. Таким образом, мой дом навеки принадлежит тебе. Я хочу, чтобы в будущем ты ни о чем не заботилась.
Он взял мои руки своими тонкими пальцами, насупил брови и стал пристально рассматривать меня в свете свечи, размышляя о чем-то своем.
— Не думай, дорогая, что обязательно нужно выходить замуж, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь. Ты богата и можешь жить как захочешь. Не торопись, придет время, и ты найдешь себе достойного супруга. Пусть страх или страсть не ведут тебя по жизни. И никого не слушай, хотя… — Он ласково улыбнулся. — Ты обладаешь такой силой воли, что вряд ли кто-то заставит тебя свернуть с избранного пути, моя маленькая львица.
Мы подошли к открытому окну и стали любоваться танцем луны на водной глади Босфора.
— Подобно луне и приливам, в сердце человека также существуют фазы. Но не торопи их, они наступают сами по себе.
Я не понимала тогда, что имеет в виду дядя Исмаил, но, стоя рядом с ним, была готова заплакать.
Прорицатель у базара пряностей почти слепой. У него длинная белая борода, он одет в рваный коричневый халат, на голове полосатая феска. Виолетта дает ему мелкую монету куруш, и тот открывает деревянную клетку. Жирный белый кролик с черными пятнами робко выходит на дощечку прорицаний. Через мгновение он уже тычется в нее своим дрожащим розовым носом, и прорицатель хватает кусок бумаги, прикрепленный колышком к доске в том месте, где прикоснулся кролик. Виолетта протягивает руку за листком. Я толкаю ее плечом, и она дает старику еще один куруш. Кролик выходит из клетки и утыкается носом в другое прорицание. Мы с Виолеттой идем в близлежащий парк и, усевшись на скамейки, читаем, что ждет нас впереди. На моей бумажке написано: «Достаток. Жизнь, полная новизны и интересных событий». У Виолетты: «Преданность, проявленная вовремя, спасет тебя в момент опасности». Предсказания написаны красивым почерком, и мы размышляем, кто мог заполнять бумажки. Скорее всего сын прорицателя. Старик зарабатывает слишком мало и не в состоянии нанять писца.
Мое предсказание, думаю я, сулит свадьбу. Богатую, полную событиями жизнь после замужества. Но только не пошлый достаток, к которому стремятся веселые толстощекие женщины, живущие в комнатах с певчими птицами. Я навсегда останусь воробышком, клюющим хлебные крошки.
Папа решил отдать меня за своего коллегу из министерства иностранных дел в Саблайм-Порте по имени Амин-эфенди. Он старше меня на пятнадцать лет. У него большие колючие усы. Впервые я увидела его в числе гостей, приглашенных на ужин. Тогда мне показалось странным, что отец попросил меня, а не служанку подать мужчинам кофе. Человек по имени Амин-эфенди сразу же привлек мое внимание. У него были острые колени, что можно было заметить, несмотря на брюки. Левый локоть покоился на спинке кресла. Я передавала поднос с серебряными чашечками от одного гостя к другому, а Амин-эфенди следил взглядом за моими передвижениями по комнате. Приблизившись, я ощутила запах жженой шерсти и аромат роз, что считала неприемлемым у мужчин. Чувствовала его взгляд на моей груди. Он взял чашку, и на долю секунды мы соприкоснулись. Я тут же отстранилась, пролив кофе из других чашек.
Папа настаивал, чтобы я надевала западные платья во время приема гостей. Он позволял мне покрывать голову длинным платком в присутствии посторонних, но не разрешал закрывать лицо. Мне, впрочем, нравилось носить подобные наряды, вот только корсеты я ненавидела. Как мог культурный народ придумать так стягивать тело, что человеку становится трудно дышать, передвигаться и даже сидеть на неудобных европейских стульях? Виолетта оставалась служанкой, и отец не приучал ее к цивилизованному поведению. Она не слишком туго зашнуровывала мой корсет. Тетю Хусну затягивали так, что талия становилась прямо осиной. Она поглядывала на меня искоса, когда я выходила в зал из своей комнаты. Однако ничего не говорила. По сравнению со мной она выглядела очень стройной и подтянутой. Мои платья обвисали на бедрах и плечах, в то время как ее наряды сидели просто идеально, словно с картинки из французского журнала мод.
