Алиса закричала, пытаясь отвратить неминуемое, отвести руки в сторону, но они ее не слушались. Время утекало, как мутная вода падает каплями мимо горлышка фляжки и уходит в песок. Лин продолжал смотреть на нее, не понимая, но чувствуя, что происходит.
Когда Алиса ощутила бегущее по запястьям пламя, потрескавшиеся от жажды и огня губы шевельнулись сами собой, и она выдохнула:
– Прости…
Она уже видела, как обращается в пепел каждая знакомая черточка склонившегося над ней лица, когда чья-то сила вдруг встала между ней и Лином.
– Нет. Не делай этого! – выкрикнула Юли, хватаясь за пылающие руки Жрицы, но не чувствуя боли.
– Помоги, – только и смогла выговорить Алиса, ощущая, как Роща на мгновение отступает в неподдельном удивлении.
Юли попыталась отвести ее ладони от замершего Лина, но серебро с утроенной мощью обрушилось на Алису, и она, теряя в этом водовороте последнюю власть над собой, одним движением откинула девочку в сторону.
– Прочь! – не своим голосом вскричала Алиса, поднимая пылающие кисти к небу. – Мы лишь исполняем свое предназначение. Все это – лишь путь к новой Роще. Прочь!
Из-за серебряных всполохов Алиса не видела, как Юли падает на зеркальный лед, как она тут же вскакивает, оглядываясь на замершие вокруг них Вихри. Жрица, утонувшая в сонме чужих голосов, не могла слышать, как старик, названный Корбуном, кричит что-то, вздымаясь ураганным порывом к небесам.
Но слабый голос Юли, полный отчаяния и боли, она расслышала.
– Корбун, я согласна, – прошептала девочка, и шепот ее затмил все крики внутри Алисы.
Ветер, поднявшийся из ниоткуда, принес запах горьких трав лазарета. Он был холодный и влажный, как смоченная в отваре ткань, которую прикладывала к раскаленным лихорадкой лбам старая Фета. Алиса запрокинула голову, ловя ртом эти спасительные порывы, и пламя в ней начало угасать.
Ничто больше не разрывало грудь, не пускало по венам огненный ток. Руки, свободные от серебра, обмякли и бессильно повисли. Алиса была свободна от власти Рощи, и свобода эта, первая за многие часы последнего дня, дурманила ей голову успокоительным хмелем.
За спиной Крылатой медленно поднимался Лин. Он даже не понял, что случилось сейчас, и не сводил с Алисы испуганного взгляда. Девушке хотелось обнять его, крепко и горячо. Не было больше смысла таить злобу. Ни на него, ни на Юли, которая так решительно встала между Рощей и поддавшейся ее воле Жрицей. Но ветер был так упоительно свеж, что Алиса позволила себе еще немного постоять, ловя его ртом.
Потому она и не заметила, как, размахивая руками перед собой, неловко ступает по льду Юли. И что глаза ей застилает мутная, белесая пелена.
– Я ничего не вижу… – растерянно проговорила девочка, спотыкаясь и оскальзываясь.
Она бы упала, тяжело и страшно, если бы рядом не возникла Хаска. Девочка подхватила Крылатую под локоть и повела за собой, говоря что-то ей на ухо.
– Мы их прогнали! – Голос Алана прозвучал в Алисе, он был единственным, и это ее успокоило. – Я больше не слышу в себе предков.
– Я тоже.
– И что теперь? – Казалось, Алан сбит с толку.
– Мы справимся. – Алиса все еще подставляла ветру обожженное лицо, глупо улыбаясь. – Они натворили столько бед, наши предки. И твои, и мои. Нам незачем их слушать. Мы найдем новую дорогу, чтобы не повторить ошибок. Не повторить Огня.
Алан молчал, но Крылатая слышала его тяжелое дыхание.
– Мне нужно подумать, – наконец сказал он.
– Хорошо. Только укажи нам путь к тебе.
– Вихри знают его. Всегда знали, – ответил он, исчезая.
И только тогда Алиса услышала взволнованный шепот и рыдания у себя за спиной. Это Юли, почти скрытая Вестниками, которые сгрудились вокруг нее, давилась горьким плачем, уткнувшись лицом в серебряную ткань плаща седовласого старика.
Глава 16
Солнце нагревало растрескавшуюся, засохшую грязь, и голые ступни нещадно жгло. Мальчишка лет семи прыгал между острыми краями трещин, стараясь не угодить ногой в черноту между ними. Он знал, что его зовут Мар, и вздрагивал каждый раз, когда это имя, больше похожее на грубый, гортанный окрик, разносилось над лагерем.
В последний раз так было перед кровавой ночью. Мар помнил, как возбужденно гудели воины, переговариваясь, как между ними то и дело вспыхивали короткие стычки. И как суетливо оглядывался на драчунов старый шаман, потирая грязную худую шею.
Мальчишке казалось, что он чует страх старика, хоть тот и держался в отдалении. И это было любопытно. Шаман испытывал животный страх, в то время как лагерь входил в привычный раж перед кровавой ночью.
Мар не мог понять, что за этим кроется, но детское чутье подсказывало: сейчас все идет не так, неправильно, по-другому, а значит, ничего хорошего можно не ждать.
Так и вышло. Засмотревшись на грязного старика-шамана, уворачивающегося от вспыхнувшей было драки между двумя погодками-разведчиками, Мар не заметил, как остальные дети стремительно разбегаются, стремясь забиться в самые дальние углы, затаиться там, замереть.
Кровавая ночь должна быть кровавой. Луну надобно напоить, так говорила Мару мать, прижимая его к груди, и отчего-то плакала, размазывая крупные слезы по запыленным щекам.
Это потом он понял, чья кровь придает луне сил, чтобы она указала отряду дорогу. Когда воины зашли в их шатер, маленький, душный, мать громко кричала, прикрывая испуганного Мара руками, а он заходился в горьком плаче. Дальше воспоминания того дня расплывались. Кажется, мать вскрикнула особенно громко, взмахнула рукой, в которой блеснуло лезвие, а после мальчика окутал тяжелый запах крови. Кто-то гортанно сказал над ним: «Кровь пролита здесь. Луна нальется ею сама».
И все померкло. Не было больше теплых рук матери и густой похлебки, что она варила темными вечерами на костре. Были голод и тычки, были другие такие же, как он, бредущие за отрядом по песку, глодающие кости, выброшенные в грязь.
И был страх перед кровавой ночью. Мар умел предугадывать ее приход по наливающимся дурной силой глазам воинов, умел прятаться так хорошо, что дожил до своих лет.
Он никогда не выбирался из укрытия, пока не наступит утро. Потому ни разу еще не видел, что творится у большого костра, когда луна наливается алым, а весь лагерь гудит и ликует в ее свете.
Но испуганный старик-шаман слишком заинтересовал мальчишку. Настолько, что Мар потерял осторожность. Настолько, что он оказался в клетке с остальными несмышлеными, не наученными жизни детьми.
Пока их тащили по каменистой дороге вверх, Мар постарался забиться в угол, прижавшись спиной к жестким прутьям. Малышня голосила, протягивая пухлые ручки наружу, силясь дотянуться до равнодушных спин.
«Плаксивые щенки…» – с отвращением подумал Мар.
