Статус Терехова рос на глазах, щедрость однокашника стремительно повышалась и зашкалила, когда он отдал в подчинение двух погранцов-контрактников, сержанта и солдата, при полной амуниции и вооружении. Приказ звучал так: в дневное время они выполняют топографические работы под началом Терехова, но об этом никому ни звука. В ночное поочерёдно несут службу по охране «учёного», патрулируют и контролируют приграничную запретную зону с Казахстаном, а заодно скручивают в бухты старую колючую проволоку разрушенных запретных зон, поскольку чабаны жалуются, что овцы животы вспарывают.
И всячески уточнял: неделя срока!
— Ну, ты доволен, Шаляпин? — Репей сам тащился от своего великодушия. — Говори, что ещё надо, чтобы выполнить задачу и отбыть на зимние квартиры?
— Такое ощущение — избавиться от меня хочешь! — засмеялся Терехов. — Чтоб не маячил на вверенной тебе границе.
Сказал так, бездумно, однако потом, по пути в верховье Ак-Алаха, зацепился мыслью и уже осознанно сделал такое же заключение. Щедрость Репьёва ничем иным объяснить было невозможно. Даже сам провожать вышел за ворота, чуть ли не платочком помахать и слезу утереть.
В это время и подошёл к нему конюх Мундусов с рыжей загнанной лошадью в поводу. Намертво уставший, сам словно запалённый, солдат был вывалян в жидкой грязи пополам с травой, поэтому с него текло, как с половой тряпки. Невзирая на это, он невозмутимо доложил начальнику заставы, что серую в яблоках поймать не удалось. И показал разорванную узду: мол, в руках держал, но упустил по этой причине.
— Что с тобой? — хмуро спросил капитан, готовый взорваться.
— Падал, — односложно сказал конюх.
— С коня падал?
— Хозяин уронил, по земле катал...
Репей спрятал гнев под носовой платок, хотя насморка у него не было.
— Приведи себя в порядок, — приказал он. — Возьми свежего коня и езжай! Чтоб к вечеру кобыла была в стойле! И не только кобыла — гнедой жеребец! Моему другу придётся сдавать арендованных лошадей. А их нет в наличии!
Благородство несказанное — в друзья записал!
Солдат вдруг встал перед капитаном на колени и что-то сказал по-алтайски, будто прощения просил, клялся или каялся — не поймёшь.
— Ты мне брось эти свои обычаи! — прикрикнул Репьёв. — Отвечай, как положено. Ты можешь найти коней, я знаю. Если захочешь. Можешь ведь?
— Духи коней взяли, — Мундусов вскочил на ноги. — Обоих коней взяли! Назад не дают, товарищ капитан.
— Опять у тебя духи?!
Конюх произнёс фразу на алтайском и тут же перевёл:
— Хозяин пришёл. Хозяин дна земли встал!
— А ты забери! Ты сам хозяин тут. Боец и пограничник. Короче: иди, договаривайся с духами.
— Есть! — сказал конюх.
— Удивительный народ, — как-то многозначительно произнёс Репьёв, провожая взглядом солдата. — У них везде свой хозяин... Но не бойся, этот в доску расшибётся, а приказ выполнит. Сейчас уйдёт в степь и начнёт камлать! Кони сами придут... Стой, чуть не забыл! Меня в Новосиб вызывают, на пару дней. Может, что передать? Гостинец, например, сыновьям?
— Ничего не нужно передавать, — выразительно произнёс Терехов. — И вообще: они сейчас в Подмосковье, у дедушки.
Тот намёк понял и жёсткость пожелания уловил, попытался оправдаться:
— Это так, ностальгия... Давай, трогай, Шаляпин! Поеду проверять наряды — заверну.
И даже по-братски приобнял, после чего достал баранку из кармана и стал жевать.
Погранцы заскочили в кабину «Урала», а Терехов поехал, как барин, в кунге, в мягком плавающем кресле, возле топящейся чугунной печки, для безопасности обнесённой поручнями из нержавейки. Век бы так жить! Только от тряски и качки зашаталась импровизированная барная стойка, которую использовали ещё вместо посудного шкафа и стола. Репьёв остался возле ворот: то ли сморкался, то ли впрямь ностальгические слёзы утирал, при этом глядя на дорогу. Если Жора не задумал побыстрее избавиться от нежелательного соседства, то с однокашником творились чудеса!
Кунг потащили сразу на новое место, ближе к монгольской границе, под заснеженный горный хребет, где было ещё холоднее. Солдаты приспустили колёса, подложили камни, после чего поехали забирать палатку и экспедиционное имущество.
Едва Андрей остался один, как внезапно увидел кобылицу! Глазам не поверил, схватил бинокль: серая преспокойно паслась возле озера, в полукилометре, уже без узды и седла. С уздой всё было понятно — Мундусов порвал, видимо, пытаясь удержать за повод, но освободиться от кавалерийского седла с двумя хорошо затянутыми подпругами сама кобыла никак не могла! Если конюх расседлал, то зачем? И почему не сказал? Впрочем, докладывал в спешке, может, и забыл...
Испытывая охотничий азарт, Терехов перерыл хозяйственные ящики в кунге и случайно отстегнул фиксатор убирающейся в нишу кровати. Из стены выпала не узкая солдатская койка — мягкое брачное ложе, и само разложилось во всю ширь пространства, от стены до стены! Довольно строгий армейский вагончик превратился в спальню, в дамский будуар с зеркальной стенкой, спрятанной в нише. Не службу нести готовился этот кунг и не на рыбалку ездить — скрашивать походное существование подруг начальника заставы, ни одна из которых так и не стала его верной офицерской женой. Показалось, что от кровати ещё веет тонким запахом женщины, каких-то очень знакомых духов, хотя изобретение какого-нибудь солдата-умельца давно не отстёгивали, не раскладывали, поэтому поднялся столб пыли
Он даже забыл, что искал, и на какой-то миг стало жаль однокашника — вот же не везёт мужику! Но вспомнилось училищное прошлое, прыжок из окна и вместе с тем невероятное трудолюбие, индивидуализм — и всякую жалость будто кислотой разъело: этот не пропадёт и своего добьётся.
Сама кровать была собрана из мягких толстых подушек, которые Андрей вытащил и выбил из них пыль поленом, приоткрыв дверь. В одной из них он нащупал какой-то тонкий пакет, спрятанный под обшивкой, и, когда расстегнул «молнию», обнаружил пластиковую папку с карандашными и акварельными рисунками. Рассматривать их было некогда, Терехов сложил и убрал в нишу кровать, оставил папку на барной стойке и всё-таки случайно нашёл, что искал, — моток скалолазного каната. Заарканить лошадь с большого расстояния, как это делают алтайцы или ямальские оленеводы, он не рассчитывал, поэтому сделал петлю, спрятал аркан под куртку, взял с собой кусок свежего солдатского хлеба, посыпал солью и пошёл к озеру.
Серая заметила его и перестала щипать вытаявшую зелёную траву, словно поджидала, и, судя по всему, убегать не хотела. Андрей сбавил шаг, заговорил ласково, протягивая хлеб:
— Ах ты, красавица! На-ка вот — любишь? Ах, умница! Конюха в грязи изваляла!
Кобылица подпустила его шагов на пять, потянула носом и даже трепетными губами заперебирала от предвкушения. Однако, как и прошлой ночью, резко встала на дыбы, развернулась и с места взяла в карьер. Отбежала недалеко, метров на полтораста, и, словно заманивая, встала к Терехову передом и призывно заржала.
