Потом Терехова наскоро обыскали, вывернули всё из карманов и запихали в тесную машину, стоящую возле трапа, сжали с обеих сторон и сразу куда-то повезли. Звук сирены перебивал все остальные, даже гул самолётов на рулёжной полосе. Он вертел головой, силясь посмотреть назад, и видел лишь свет фар идущей позади машины, красные отблески маяков на крыше и сильный, вихристый снег. Если сорвали паранджу с Алефтины, то она сейчас страдает от боли, поскольку не выносит свечения красного.
— Маску не снимайте, — просипел Андрей. — Оставьте маску на лице!
— Молчать! — был приказ.
Конвоир слева молча ткнул локтем в грудь, но достал до горла, дыхание спёрло, из раневого рубца засочилась кровь. Андрей сначала этого не почувствовал, но тот, что был справа, что-то заметил и оттянул горловину тонкого свитера.
— Он кровит, — сказал походя.
На том они и успокоились.
Ехали не быстро, поэтому долго, и не выключали маяков. Хорошо ещё, что заткнули глотку сирене, оставили только «крякалку» и, обгоняя машины, пугали их так, что те лезли в сугробы на обочине.
Ещё по дороге из аэропорта Алыкель Терехов начал думать о том, кто и как сообщил в органы, что на борту самолёта «особо опасные преступники», и где он мог проколоться сам? Он ещё возле монастыря, глядя на коленопреклонённого Репья, принял решение вылетать из Красноярска. Едва получив паспорт из рук бывшего сотрудника миграционной службы, Андрей без всяких проблем выехал из Новосибирска и ни на одном посту остановлен не был. Откуда он вздумал стартовать на Таймыр, никто не знал, даже молодая жена, и это был его козырной, непредсказуемый ход, которым он даже про себя гордился.
Он гнал машину через Кемерово и Мариинск, даже не силясь где-то объехать гаишников — везде пропускали без проверки документов. Восемьсот километров пути он одолел за двенадцать часов, останавливаясь только на двух заправках и не нарушая скоростного режима. В самом Красноярске был единственный контакт с посторонним человеком — хозяином автостоянки, на которой он бросил машину, заплатив за три месяца вперёд. Билеты покупали в аэропорту, и тоже без вопросов, вызывающих подозрение. Рюкзаки сдали в багаж, легко прошли зону спецконтроля... Если бы их вели, то взяли бы ещё в аэровокзале, поскольку они два с половиной часа просидели в ожидании рейса, и на всякий случай в самолёт бы не пустили. В связи с террористическими угрозами по залу то и дело прогуливались милиционеры, возможно, и опера в гражданском, Алефтина в парандже им наверняка примелькалась, но никто ни разу не подошёл, не проверил документов.
Пока ехали в Норильск, Терехов дважды и наскоро прокрутил в памяти почти все детали путешествия и никаких прорех не обнаружил. Мысль всё время цеплялась за хозяина стоянки, однако тот, увидев новосибирские номера, открыто и честно проверил машину на предмет угона, выдал квитанцию и тоже лишних вопросов не задавал, поэтому, куда летит пара молодожёнов, не знал, тем паче имени Алефтины, которую видел издалека. Если только его смутила маска на лице и он подстраховался, сообщил в органы, но это в том случае, если он с ними плотно сотрудничает.
И всё равно бы взяли в аэропорту, не дали бы сесть в самолёт!
Терехова завезли в какие-то ворота, вытащили из машины и, согнув в три погибели, с завёрнутыми руками, ввели в полутёмное помещение. Тут уже основательно обыскали, выдернули ремень из брюк, шнуровку из капюшона толстовки и поместили в отдельную камеру.
Больше всего он обрадовался этой темноте: если сюда же посадят Алефтину, то её глаза немного отойдут после красных сполохов маяка. Но, судя по звукам, её затащили только в коридор, откуда скоро увели по железной лестнице куда-то наверх.
И уже тут, в камере, Терехов ещё раз провернул в сознании маховик событий последних дней, и не разум, а чувства зацепились за имена двух людей — напарника и однокашника. Мелькнул ещё третий мутный кадр — паспортист, профессионал, отдавший всю сознательную жизнь органам правопорядка, но тот был отснят во время передачи денег и, хоть ненадёжно, таким образом привязан к криминалу, да и не знал, откуда молодожёны полетят на Таймыр. А полубезумный Сева Кружилин и сумасшедший послушник Репьёв обладали довольно жёсткой мотивацией — отнять у него Алефтину. Один из них неслучайно бросил фразу, мол, чтоб никому не досталась, а второй — и вовсе мыслил когда-то её убить! Потому и спрятался от себя самого в монастыре. Оба они, хочешь верить в это или нет, но из-за своего болезненного состояния обладали даром предвидения и, вдобавок ко всему, хорошо знали Терехова, его способность принимать нестандартные решения. Оба могли просчитать, что Андрей повезёт молодую жену через ближайший к Новосибу аэропорт, откуда летают в Норильск.
Часы и прочие личные вещи отняли, поэтому ночь казалась бесконечной, и только когда начало светать, Андрей вспомнил, что находится за Полярным кругом, и скоро здесь вообще исчезнет солнце и наступит тьма. Утешало единственное — Алефтине будет хорошо, если, конечно, с неё не содрали маску. И уже как завзятый уголовник, он начал мысленно выстраивать линию поведения: что говорить и что — нет, однако проработать все основные детали не успел. В камере окошко было, но под самым потолком, и когда в него заглянул серый зимний рассвет, дверь отворилась и поступила команда на выход.
Его привели в комнату для допросов, такую же камеру, только просторнее, и опер или следователь, никак не представившись, начал какой-то вялый, вымороченный допрос, причём спросил о цели приезда в Норильск.
— Свадебное путешествие, — выразительно прошептал Терехов. — Устраивает?
— Вполне.
Опер ничего не записывал.
— Почему к нам? Все едут на юг, за рубеж...
— А мы к вам.
Следующий вопрос вообще был странный: похоже, опер имел смутное представление, с кем разговаривает, и ничего из его прошлого не знал.
— Почему у вас на горле кровь?
На самом деле кровь перестала сочиться, но весь ворот белого свитера пропитался ею и торчал одним заскорузлым пятном.
— Ваши костоломы постарались.
— Костоломы с вами ещё не работали, — то ли пригрозил, то ли пошутил опер. — Там у вас рубец. Старая рана, что ли?
— Старая, — согласился Терехов. — Давайте ближе к делу.
— А дела пока никакого нет, — вдруг признался тот. — Со своей женой вы давно познакомились?
Темнить или вводить его в заблуждение не имело смысла.
— Летом, — односложно произнёс Андрей.
Было чувство, он опер что-то крутит или просто валяет дурака, стараясь каким-то своим методом выпытать сокровенное, найти пресловутую зацепку и вытянуть нечто важное. Понятно стало: интересует его только Алефтина.
— Что у неё с глазами?
— Светобоязнь.
— Да, я видел медзаключение, — вдруг признался опер, имея в виду справку Рыбина-младшего. — И наш врач осмотрел... Какие-то проблемы со зрением.
