14
Электростанция выработала топливо и заглохла уже под утро, когда Палёна в очередной раз встала, чтобы покурить в открытый люк. Свет погас, а ночник от аккумулятора включён не был, поэтому наступила кромешная тьма, заставившая её опустить крышку люка. После монотонного урчания мотора стали особенно слышны все звуки снаружи, вплоть до лёгкого трепетанья флага под ветерком и щёлканья остывающего двигателя. Скорее всего, они и пугали Палёну, заставляя вздрагивать, и это её напряжённое ожидание чего-то страшного передавалось Терехову на расстоянии. Подмывало приложиться к фляжке со спиртом, который хранился как неприкосновенный запас и которого оставалось всего-то граммов двести. И предложить помощнице, хотя она ещё днём говорила, что спиртного не употребляет по убеждению абсолютной трезвости, приобретённой в новой, алтайской жизни. Однако сейчас она бы наверняка поступилась своими принципами, дабы привести нервы в порядок и хотя бы чуть расслабиться. А её боязливое бдение и Андрею не давало возможности уснуть глубоко: навязчивая полудрёма уже становилась мучительной. Тем паче, что Палёна, полагая, будто он спит, положила руку ему на плечо, и от неё вместе с теплом побежал импульс, но не плотский, а насыщенный желанием простого контакта и защиты. Так маленький ребёнок в случае опасности хватается за руку взрослого, даже чужого человека.
К рассвету Терехов несколько раз переворошил в памяти все события прошедшего дня и отбросил всё, что показалось мусором, фантазиями притомлённого от всеобщего мистического духа сознания. И даже нашёл причину, отчего разбилось зеркало. Да, внутреннее напряжение стекла было, тут или солдаты-умельцы создали его, приклеивая к фанере, или даже зеркальных дел мастера взяли перекалённую заготовку с изначальным браком. И не разбивалось оно только потому, что тепловое воздействие всегда было постепенным. А тут выстывший за день кунг быстро натопился, но толстое стеклянное полотно, укрытое подушками пристёгнутой к стене постели, не прогрелось. Когда Терехов откинул кровать, поток жара от раскалённой печки ударил в напряжённое ледяное зеркало. Поэтому оно затуманилось, «заплакало» и, возможно, подействовало ещё его отражающее свойство. Примерно так же однажды треснуло лобовое стекло машины, когда на холоде он на полную включил отопитель салона. От резкого перепада температур рвёт даже железобетон.
Всю ночь он изображал спящего, а как только объяснил себе природу чудес, уснул так крепко, что не разбудило вставшее утром солнце, и не услышал, как хлопнула дверь. Проснувшись от собственного храпа, Терехов первым делом обнаружил, что Палёны в кунге нет, впрочем, как и её верхней одежды. Яркий свет заливал всё жилище, и от этого в первый миг он испытал некий приступ безмятежности, хотелось поваляться и подождать, когда помощница сварит и принесёт обязательный утренний кофе. Скорее всего, с газовой плитой не справилась — не знала, что на баллоне нужно сначала открутить вентиль и потом зажигать конфорку. А может, не хотела будить, намолола кофе — мельница стояла на кухонной тумбочке — и пошла варить на костре.
Настоящий кофе должен вариться на живом огне.
Однако взгляд зацепился за сигареты и зажигалку, оставленные на краю постели: чтобы курящий кофеман пропустил торжественный утренний момент первого глотка и первой затяжки... Он поискал глазами сапоги и, вспомнив, что вчера выставил их наружу, встал босым и открыл дверь. Ни Палёны, ни костерка возле входа не было, заправленная турка стояла во вчерашнем кострище, политом ночным дождём. А под лестницей, в зеркальных осколках отражалось ярко-синее небо.
Терехов соскочил на землю, огляделся и оббежал кунг — от солнца кругом всё красочно, даже пожелтевшая трава и лишайники на камнях светятся. И только в районе скифского кургана, где выкопали шаманку, разглядел оранжевое пятнышко. Вроде, сидит на камне спиной к нему.
Только тогда и спохватился, что бегает босым и выпачкал так хорошо отмытые вчера ноги, да ещё чуть не наступил на битое стекло. Уже не спеша, он обулся в ледяные, ещё и подмокшие сапоги, навертев сухие портянки, прихватил сигареты и, когда снова вышел на улицу, помощница всё ещё неподвижно сидела возле могилы принцессы.
Ещё в июле на Укок однажды нагрянули кришнаиты в своих белых одеяниях, причём девчонок в самом соку оказалось раза в три больше, чем худосочных, вымороченных и бритых наголо парней. Приехали они на арендованном «Урале» и сразу же расползлись по всему плато, как привидения. Терехов уже насмотрелся на всяких «рерихнутых», но эти были особенные: не боялись ни ночи, ни воющих волков, ни пограничников. В основном сидели группами и поодиночке, медитировали или пели бесконечную мантру «харе-харе-харе...», а то впадали в состояние живого трупа.
Такую анабиозную девицу как-то раз Сева Кружилин нашёл среди развалов камней и не на шутку перепугался. Тогда он ещё был отъявленным женоненавистником, однако мимо неподвижного женского тела пройти не смог. Сначала окликал, затем трогал за плечо, спрашивал, не плохо ли ей, но девица не отзывалась и никак не реагировала. Он пощупал у неё температуру, оттянул веко, дабы посмотреть зрачок, даже сердце послушал — то ли жива, то ли нет! Сева и по щекам хлопал, и водой прыскал, однако в себя девица не приходила.
Тогда он взвалил неподвижное тело на плечо и понёс к палатке. А тащить надо было километра полтора, девица же — кровь с молоком, поэтому на середине пути математик употел, притомился, положил её на травку и разделся до пояса, чтоб обсохнуть. Тут кришнаитка очнулась, вскочила и, увидев уставшего полуголого мужика рядом, закатила тихую истерику, делая страшные, трагические глаза! Неведомо, что ей привиделось, пока отпущенная душа летала невесть где, оставив тело на произвол судьбы, но она заподозрила Севу, что тот воспользовался состоянием глубокой медитации и её изнасиловал. Тот понял, что судьба опять позабавилась над ним. Сначала математик оправдывался, лепетал, что он вполне порядочный человек, а не маньяк, думал, что она без памяти, спасти хотел, но девица заявила, что в состоянии сомати ей было сексуальное видение и описала его в красках — всё, вплоть до поз, чем распалила интеллигентного, уравновешенного и чаще просто ворчливого Севу. Языком доходчивым и нецензурным он сказал всё, что думает про их секту и про неё, в частности, и что мог бы её отмедитировать по полной программе, но, к сожалению, не урод, и с бездушными трупами не хочет. Да и вообще всех женщин презирает! Странное дело, по уверению Севы, кришнаитку вроде бы даже оскорбила такая откровенность и одновременно разочаровала. По крайней мере, она отстала и ушла назад, к своим камням. А напарник после этого случая убегал, едва завидев очередное белое привидение.
Похоже, что Палёна тоже медитировала, причём сидела скорчившись, низко опустив голову, так что виднелась только спина. Помня казус, произошедший с Севой, Терехов подождал сначала четверть часа, потом ещё полчаса накинул, затем несколько раз окликнул. Но оказалось, всё бесполезно, и тогда пошёл к ней осторожно, чтобы не спугнуть, если выйдет из нирваны: мало ли что может произойти, когда очнётся?
Оставалось шагов тридцать, когда он различил сначала пустой и почти оторванный рукав, а потом скомканную и пустую же куртку. Застёгнутая на «молнию», она стояла торчком на камнях и таким образом, будто была сдёрнута через голову, а стёганая оранжевая плащёвка горнолыжного костюма была исполосована в клочья и разлинована грязью. Из дыр торчали клочья синтепона пополам с жёлтой травой. Такое ощущение, что куртку, а точнее Палёну, долго волокли по земле, пока одежду не стащило остроугольным камнем, прочно торчащим из земли. Этот хищный зуб зацепился за её нижнюю часть, причём рывок был такой силы, что крепкую ткань и утеплитель разорвало до ворота. И вряд ли уцелел позвоночник.
