— В земном. Даже подземном.
— Всё-таки подземном... Мне говорили — ты живёшь в пещере.
— Или в потухшем вулкане.
— Или в вулкане.
— Сам увидишь, — она натянула вторую перчатку и взяла из кресла нагайку. — Неволить не стану. Не захочешь помочь мне, получишь своих коней и вернёшься.
Терехов поймал себя на мысли, что уже не ищет причин остаться либо оставить её хотя бы до утра, напротив, ощутил, как начинает тихо вибрировать от назревающего мальчишеского любопытства и теперь пытается это скрыть. Он непроизвольно ждал такого момента, пожалуй, с тех пор, как узнал от сержанта Рубежова, что Ланда, по-солдатски — Маргаритка, и есть сбежавшая подруга Репья, превратившая его в Лунохода. И сегодня уже испытал прилив какого-то мистического интереса, когда услышал от Мундусова, почему погранцы так её называют: от алтайского кара мегритке — чёрная сова.
И в самом деле, медлить и оставаться в кунге было нельзя: в космические датчики Терехов верил слабо, однако Жора мог нагрянуть в любой момент, ибо давно уже живёт и управляется не здравым смыслом, а некой болезненной и оттого провидческой интуицией. Не исключено, что и его щедрость продиктована соображениями о том, как выловить и вернуть несостоявшуюся жену, используя своего однокашника в качестве приманки. И впрямь может явиться сюда в любой момент, поскольку привык добиваться своего. Здесь, на Укоке, во имя возлюбленной этот честолюбец пожертвовал даже своей карьерой.
— Поехали в твои чертоги, — будто бы нехотя согласился он. — Правда, снег выпал...
— Я замету следы, — поспешно ответила Ланда, угадав его мысли и не сумев скрыть чувства. В её голосе послышалась надежда: — Наверное, тебе говорили, что я ведьма, летаю на метле.
Застоявшиеся на привязи кони несли галопом, выстилаясь над заснеженными полями, и чудилось, будто они не касаются копытами земли, опираясь на змеистое и беспрерывное полотнище позёмки. Но на взгорках, где ветер выдул снег и выгладил траву, отчётливо слышался ритмичный стук копыт о каменистую тёмную почву, который тут же пропадал в наметённых сугробах; создавалось впечатление, что скачут они из одной, воздушной, реальности в другую, земную и привычную. Всадница отлично знала путь в этом всеохватном бездорожье или в самом деле видела ночью, как сова, точно выбирая направление.
Терехов давно потерял чувство времени и ориентиры, отмечая направление лишь по ветру, однако и он то дул в спину, то менялся на резкий боковой — так что вставала дыбом грива серой кобылицы, то становился встречным. Единственный раз Андрей оглянулся назад и, увидев снежный настигающий вал за спиной, потерял желание озираться: ведьма на гнедом жеребце и впрямь заметала следы!
Обе лошади казались белыми от пены или от снега, липнущего к разгорячённым телам, и добровольная резвость эта если не шокировала, то вызывала удивление, поскольку Терехов помнил меланхоличную их ленцу, пока они работали на ЮНЕСКО. Сейчас же и гнедой, и серая выкладывались, как на ипподромных скачках, будто зная о сделанных на них ставках.
Мчались так около часа, ничуть не сбавляя, а то и наращивая темп, и кобылка начала вспениваться. Пора было дать им передышку, так можно было легко загнать лошадей, однако Ланда лишь изредка мелькала на фоне снежных полей и упрямо отрывалась вперёд. И хорошо, что конь под ней был гнедым, иначе Терехов давно потерял бы её в снежной пелене.
На крупную беговую рысь, а потом и на шаг они перешли, когда начался затяжной подъём с голыми курумниками, как-то привычно и точно огибая эти каменные реки. Скорее всего, впереди был перевал, поскольку справа и слева возникли «идолы» — высокие уступчатые останцы, напоминающие стражников. Так ехали ещё около получаса, потом лошади начали приседать на задние ноги и тормозить по крутоватому спуску. Терехов мысленно метался по листам карты, пытаясь вспомнить, где есть подобные ландшафты, однако скоро отказался от желания запомнить дорогу. Тем паче, что снежный покров истончился, а потом и вовсе кругом потемнело: земля сразу за перевалом стала голой, влажной и непроглядной. И встречный ветер заметно потеплел, хотя ещё несколько минут назад был студёный, пронизывающий. Тут лошади сами перешли на шаг, Ланда придержала гнедого, чтобы Андрей поехал рядом.
— Сейчас будет граница, — предупредила она и подала нагайку. — Не отставай, гони во весь опор. Проскочим.
И дала шенкелей гнедому. Тот с места взял в галоп, и Терехов не успел даже спросить, какая граница, с кем, если на плато три сопредельных государства? А самое главное — неужто они станут пересекать госграницу?!
Все эти вопросы остались в голове, и хотя кобылица старалась не отставать от жеребца, всё равно в резвости проигрывала, разрыв между конями увеличивался и нагайкой тут было не помочь. Тёмный круп гнедого отрывался вперёд, иногда сливаясь с ночной сумрачной землёй, и тогда Терехов скакал наугад, нахлёстывая серую. Впереди мчалась всадница Укока, словно прокладывая, пробивая путь в пространстве, но она почти всё время была незримой, и только чудились отголоски её цветочного аромата, чего быть не могло.
Он привстал на стременах и каждое мгновение ждал какого-нибудь барьера — старых столбов с колючей проволокой, ограждений запретных зон, сетчатого забора, насыпи или рва. Даже торчащего из земли камня хватило бы! Китайская и монгольская границы были укреплены ещё в шестидесятые годы, во времена культурной революции, и там могло быть всё что угодно, вплоть до минных полей, которые были обнесены наполовину рухнувшей колючкой, но вряд ли обезврежены!
Он мчался, сгруппировав тело для внезапного падения вперёд, дабы сохранить руки и ноги: каскадёрить учили в Голицинском на занятиях по конной подготовке. Но там момент спотыкания лошади был предсказуем, видим или даже управляем, а поле для приземления выстелено соломой; тут же, в полных потёмках и на каменистой земле, всякий промах грозил переломами, если при касании с землёй не войти в кувырок. Да и управляемое падение с лошади на скаку требовало постоянных тренировок, как у стрелка в тире, а он не вылетал ласточкой из седла с тех самых пор, как закончил училище.
Они не проехали и трети склона перевала, как серая самостоятельно и резко свернула в узкие лабиринты между высоких останцов и пошла шагом, осторожно спускаясь по крупным камням и плитам. Терехов уже никак и ничем не управлял, положившись на чутьё кобылицы, думал лишь о том, чтоб скорее уж всё закончилось, однако впереди послышался обвальный шум воды, и скоро показался невысокий, но мощный водопад, а дальше безвестная речка вообще уходила в каньон с отвесными стенками.
Лошадь пошла вброд, но зато уверенно и скорым шагом, дно выложено вроде бы галечником, хотя повсюду торчат угловатые камни, недавно сверзнувшиеся с уступчатых и почти отвесных стен. Ориентиром была лишь белёсая, светящаяся ночью вода, всё остальное пропадало во тьме, а речные струи иногда пузырились, пенились, образуя завитки. И они, эти яркие струи и водовороты, как вспышки электросварки, впечатывались в зрительную память и потом ещё долго маячили перед глазами, поскольку в каньоне резко потемнело.
