Один такой стрельчатый светящийся сполох зацепился за лоб лошади, утвердился там и долго сиял, пока она шла шагом. Казалось, где-то над головой стены сомкнулись, небо перестало отсвечивать, и наступил кромешный пещерный мрак. Но это длилось недолго, впереди опять возник призрачный свет, потом стены резко раздвинулись, раскатившись редкими глыбами, и речка вырвалась из теснины на простор, превратившись почти в равнинную и спокойную. Лошадь сама перешла на рысь, затем на галоп, ведомая невидимым в темноте гнедым жеребцом, и встречный ветер испепелил, развеял по воздуху светящийся рог на лбу кобылицы.
В голове таким же сполохом светилась единственная мысль: пронесло! Серая не споткнулась, не поскользнулась, и вдруг сама начала осаживать галоп, переходя на иноходную рысь. Бока у кобылицы вздымались, даже на узде вскипела пена. «Не мудрено, что конокрадка Укока в два-три года напрочь загоняет коней», — подумал Терехов.
Как пролетели границу и были ли там хотя бы какие-то знаки, столбы, аншлаги, Терехов не заметил. Впрочем, как и вышек, пеших пограннарядов, сигнализаций и прочего порубежного обустройства. И это был намёк, что они ушли в Казахстан, где не проводилось даже демаркации. В ту сторону вроде бы и перевал похожий есть...
Через несколько минут он услышал впереди голос Ланды:
— Оп, оп, оп...
Усмиряла раззадоренного гнедого, похоже, проскочили самый опасный участок. Но вместе с этим осознанием он словно получил ответы на вопросы, завязшие в мозгу перед рискованным заездом: логово, жилище, приют или чертоги Ланды были на территории сопредельного государства, поэтому духа Укока не могли найти все эти годы. По свидетельству конюха Мундусова, Луноход знал, где обитает неуловимая возлюбленная, но почему-то не навещал её каждое полнолуние в чертогах, а рыскал по плато, заставляя солдат красить небо тревожными ракетами и пугать контрабандистов...
Как Терехов не сдерживал кобылицу, не высматривал во тьме всадницу на гнедом — промахнулся, ускакал вперёд метров на сто и услышал голос Ланды уже позади себя. Он развернулся и бросил повод в надежде, что серая сама придёт к жеребцу, с которым ходит неразлучно. Она же встала, вскинув голову, выслушала пространство и поры-сила в противоположную сторону. На сей раз не всадница, но её гнедой подал голос, и он был за спиной.
— Куда же ты? — Терехов натянул повод и развернул кобылицу. — Вперёд!
Лошадь неохотно, однако повиновалась. Андрей был уверен, что едет точно на звук, но через минуту жеребец опять заржал позади него! То ли акустика здесь была такая, и эхо обманчиво отзывалось между невидимых скал, то ли Ланда играла в прятки. Он остановил кобылицу, однако та беспокойно завертелась на месте, будто сама потеряла, откуда исходят звуки. Местность показалась степной, пустынной, близость гор не ощущалась, если только где-то есть столбообразные останцы, путающие эхо...
Всадница появилась внезапно, будто соткалась из ночного пространства или бесшумно прилетела, как сова.
— Ничего, ты ещё научишься повиноваться стихии. Поезжай за мной!
В её рваном от ветра голосе послышалось разочарование, прикрытое властным тоном. Сказала так и опять исчезла!
Но серая устремилась по зримому только ей следу, уже не отставала, и Андрей вольно отпустил повод. Наконец, заехали в какой-то распадок и Терехов нагнал Ланду, когда она спешилась.
— Расседлай и отпусти кобылицу, — распорядилась мимоходом. — Приехали.
— Мы в Казахстане? — спросил он, расстёгивая мокрые и мыльные от пота подпруги.
— В России, — обронила всадница.
— Как же граница?
— По каньону идёт граница тьмы и света. Мы ехали по реке времени!
На самом деле всадница считалась самым загадочным явлением на Укоке, но на фоне иных «шизотериков» в первые часы общения создавала впечатление вполне здравомыслящей особы, каким-то образом существующей в суровых условиях. И эти её заявления никак не укладывались в первое о ней представление. Конечно, можно было сделать поправку на её творческий род занятий, художественное воззрение на окружающий мир, но только и всего. В остальном Терехов не замечал слишком явных отклонений, а женская властность — результат избалованности всеобщим поклонением, славой, которая бродила в умах туристов, пограничников и алтайцев. По крайней мере, она вряд ли ела мухоморы, чтобы совершать путешествия во времени и пространстве, не впадала в глубокие медитации, она угоняла коней, мастерски умела держаться в седле, каким-то способом дурачила мужиков, ввергая их в похмельное состояние. Была надежда, что и подземные чертоги её окажутся вполне реальной землянкой, а не жерлом вулкана, как утверждал «солдат удачи» Ёлкин.
Но после заявления о реке времени Терехова слегка покоробило: и у этой были свои тараканы. От пересечения неведомой границы тьмы не прибавилось и светлее не стало: небо в тучах, ветер и разве что за перевалом тепло и снега нет...
Ланда выдержала паузу, словно прислушиваясь к его размышлениям, и, похоже, усмехнулась.
— Мы проскочили границу зоны покоя, — снисходительно объяснила она, — выезжали с кладбища. Ты же чувствуешь — здесь уже нет могил. Река времени растворила и унесла скорбь.
И тем самым добавила ещё больше вопросов и сомнений.
Они прошли в узкий проход между высокими камнями, повернули резко в сторону и оказались под каким-то невидимым сводом, ибо над головой зазвучали их собственные шаги и повеяло теплом. Тьма была непроглядная, поэтому Терехов ориентировался на звуки движения впереди и обострившийся в замкнутом помещении цветочный запах.
— Повесь сюда седло, — сказала Ланда. — Пусть просохнет.
Он наугад сделал несколько шагов на её голос и так же наугад опустил куда-то седло.
— Ступай за мной, — прошелестело уже впереди.
В этой части подземелья пахло конями и навозом: должно быть здесь стояли лошади. Потом он услышал, как открывается тяжёлая, наверняка бронированная, дверь, и лишь после этого, будто бы сам собой возник тусклый свет, источающийся у самого пола от невидимых лампочек. Они оказались в довольно тесном и тёплом помещении с бетонными стенами и дощатым полом. После кромешного мрака скромное, скрытое освещение показалось ярким, хотя, чтобы различать предметы вокруг, надо было приглядываться.
— Это не преисподняя, — сказала она. — Это заброшенный военный бункер. А тепло — от котла на дизтопливе.
— От котла? — спросил Терехов, убеждённый, что она и слов-то таких знать не должна.
Он машинально осматривался, надеясь увидеть картины на стенах, однако ничего, кроме вешалки с одеждой, пучков и целых веников сухой травы, не обнаружил. Ещё висели какие-то змеистые корни, мешочки, оплетённые или обшитые тряпками, склянки, бутылки и солдатские фляжки. В общем — полный набор ведьминской лаборатории. Откуда-то потягивало тёплым сухим воздухом, хотя никаких батарей и труб не было видно.
Хозяйка оказалась негостеприимной и даже чаю не предложила, а после сумасшедшей скачки и трёх сошедших потов пить хотелось невероятно. Она только скинула доху и повела его дальше, через следующую железную дверь, напоминающую люк в подводной лодке.
