— И что, там живут только белые совы?
— Не одни совы, ещё олени, медведи. Полно всякого зверья.
— Значит, небо ближе?
— Нет, так же высоко, — ответила она. — Но там до полуночи открыт портал. И можно легко уйти в другое пространство.
Даже его стойкой терпимости приближался конец, срабатывала защитная реакция, острое желание остаться в обыкновенной земной реальности. Грубо говоря, не впадать в мистику и не сходить с ума. Но после зрелища в галерее он уже ни в чём не был до конца уверен.
— До какой полуночи? — спросил Андрей без обычного для такого диалога сарказма.
— До полуночи полярной ночи, — заковыристо ответила Ланда. — То есть до двадцать второго декабря.
— Потом что — закроется портал?
— Нет, там он всегда открыт. Войти будет нельзя, не встретив солнца.
Это было слишком уж мудрёно и неприемлемо, обычно на такой зауми он взрывался и начинал доказывать, что у собеседника напряжёнка с психическим здоровьем. Но сейчас, к своему удивлению, он даже не возмутился.
— И ты сможешь избавиться от слепоты?
Ответ мог повергнуть в шок любые здравомыслящие мозги:
— Я смогу уйти, чтобы обратиться в белую сову.
У Терехова в голове загорелся красный сигнал светофора. Подобное он мог воспринимать только как поэтическую форму иносказания, помня разговоры с Куренковым о поэзии. Будущий шеф уверял, что вся она, поэзия, выстроена не на словах и рифмах — на парадоксальных образах, поэтому достаёт душу и действует на подсознание. Чтобы не пополнять список умалишённых на Укоке, он и отнёс Ланду к поэтам: живопись, особенно в её стиле, была где-то рядом...
— Понял, тебя нужно сопроводить на Таймыр, — чтоб приземлить её, а больше себя, произнёс Андрей.
— Мне нужен поводырь, которого я давно ищу.
— Да, я уже сообразил. Довезти и там оставить?
— Возле портала. Я укажу место.
— Одну на пустынном плато? В диких горах?
— Я не останусь в горах — войду в портал и поднимусь на крыло.
Терехов вытряс из ушей эти её слова, чтоб не успели достать сознания и там закрепиться. Они стекли по щекам, как в детстве стекает после купания попавшая в уши и уже согретая водичка.
— Но потом когда-нибудь вернёшься? — спросил, чтоб закрепить наступившее облегчение.
— Нет, я не вернусь. А зачем?
Он сделал ещё одну попытку её приземлить.
— А как же твоя галерея? Картины?
— Ты был последним, кто их видел, — мгновенно отозвалась чёрная сова Алеф. — Я их сегодня же сожгу. Или завтра, как будет настроение.
— Сожжёшь?! И не жалко?
— Нельзя оставлять людям окна в мир мёртвых.
Она ни в какую не хотела опускаться на землю; напротив, упрямо тянула его за собой, в бездну безрассудства, которая, скорее всего, и была параллельной реальностью.
— Ты пока не жги, — попросил Терехов. — Я же ещё не поводырь. То есть не сказал, что готов...
И замолк, сообразив, что отступать ему уже некуда.
— Если ты вышел из галереи с душой и чувствами, — заключила Ланда, — значит, готов. Я могу со спокойной совестью предать мои окна огню. Ты увидишь фейерверк, если станешь почаще смотреть в небо. Это будет грандиозное зрелище! Теперь ступай!
Открутила колесо, отвела створку и встала в ожидании. Терехов ступил через железный порог. В устье штольни, зажатом каменной кладкой, было уже светло. Обе лошади стояли около пустой кормушки и лениво перебирали объедки.
— Оставлю тебе жеребца, — сказал он.
Тяжёлая дверь со скрипичным пением закрылась, но сквозь это низкое, неприятное звучание ему послышался её шелестящий голос и обронённое слово: «Благодарю».
19
В суд его так и не увезли: около часа он топтался на снегу вместе с конвоирами, но автозак не приходил. Стражи куда-то звонили, узнавали и пожимали плечами, обмениваясь короткими непонятными фразами. Потом они даже наручники с Терехова сняли, поскольку замёрзли голые руки, и тем самым поселили дерзкую мысль о побеге. Ворота отъезжали частенько, пропуская машины, и можно было опять уложить неустойчивых милиционеров и сделать рывок. На той стороне дежурил пожилой привратник с автоматом, но из-за неудобства при проверке пропусков, он завернул его почти что за спину, да ещё мешал кургузый и объёмный бронежилет. Завалить эту чурку с глазами не составляло труда, а пока он будет пурхаться в снегу, можно рвануть стометровку до ближайшего угла — а там уже воля вольная...
Если бы не эта случайная встреча с Алефтиной, Терехов бы так и сделал, но её увели в здание изолятора, и она теперь, сидя в неведомой одиночной камере, удерживала от безрассудного побега. Помочь ей можно было лишь будучи свободным законно, чтобы хоть деньги вернули, дабы нанять адвоката! Наконец, искушение закончилось, стражники получили команду отвести задержанного в камеру и, не надевая наручников, привели его почему-то не в одиночку, а в общую, где сидело ещё шестеро и были свободные кровати.
В первый момент Андрей расценил это, как неудобство: в одиночке никто хоть не мешал и не мельтешил перед глазами, а тут сидельцы бродили, громко разговаривали, смеялись и вообще вели себя, как счастливые, довольные люди. Оказалось, что это хулиганы, которых осудили на несколько суток, как хотели осудить и Терехова. А потому как на улице валил снег, то все они собирались на работу — разгребать тротуары, что было занятием весёлым.
Сначала Андрей решил, что стражники что-то перепутали, посадив его, по логике, уголовника, к суточникам, но выводящий конвоир глянул в список, нашёл фамилию Терехова и повёл вместе со всеми на работу. Сбежать теперь вообще не было проблем: в сопровождении одного безоружного милиционера всю команду поставили грести снег возле супермаркета. Некоторые сразу же забежали в магазин, покупать сигареты и пиво, на что конвойный не обращал внимания. И только сейчас Андрей оценил преимущества общей камеры и ещё то, что его, даже неосуждённого, перевели из уголовников в административно арестованные! Этот другой статус показался выгодней, чем побег, ибо явственно запахло свободой. Алефтине грозили десятью годами срока, а ему даже пяти суток не дали. Значит, в полночь, когда пройдёт сорок восемь часов после задержания, надо требовать освобождения!
Наполненный этими мыслями, он с удовольствием покидал снег и подошёл к конвоиру, который от скуки тоже взялся за лопату.
— Вы не знаете, почему меня в суд не повезли? — спросил без особой надежды.
— У вас сопротивление сотрудникам?
— Будто бы да...
— Сегодня судья другой, — с удовольствием объяснил страж. — Этот не арестует. Он нашего брата терпеть не может.
— То есть отпустил бы? — изумился Терехов.
