— Вот и учись! Задатки у тебя есть, мысли читать умеешь...
— Так он же меня за шута держит! Целый год!
Эти слова у него вырвалась случайно, не хотел обидеть учителя и попытался исправиться:
— Нет, стажировка обязательно нужна, я же ж понимаю. К тайнам сразу никого не допускают. Меня Ворон тоже сна-
чала держал... И у вас я согласен на всякие работы. Самое главное — я легко читаю ваши мыслеформы. И энергию выдерживаю. Всех срубило, а я хоть бы что! Даже прикидываться пришлось, чтоб не заметили.
— Ну и что там обозначено, в моих мыслеформах?
Он ни на секунду не задумался.
— Хотите от меня поскорее избавиться. Мешаю! Вам сейчас все мешают. Но в чертоги ехать рано. Вы же ещё не готовы. У вас это всё время на уме. И ещё думаете про сову.
У Терехова опять пересохло во рту...
25
Устье реки Ламы угомонилось и заштопалось на второй день сильных морозов. На эту рану словно швы наложили, перетянув несколькими скрепками торосистых перехватов, и ток воды прекратился, унялась пульсация крови Путораны. Терехов понял: это остановилось дыхание озера, наконец-то повергнутое морозами в зимний сон. Всё это совпало с моментом, когда перестало всходить солнце и на горизонте лишь кратким сполохом недолго светилось его зарево. Без разведки стало ясно — можно трогаться в путь, однако морозы давили за сорок, и японское чудо техники не заводилось. Опасаясь посадить аккумулятор, Андрей занёс его в чум и теперь ждал, когда потеплеет.
И в то же время Алефтину начал разжигать какой-то внутренний огонь. Она не торопила, не гнала его вперёд, вероятно, помня разверзнувшуюся полынью, но не находила себе места, причём ни в чуме, ни на открытом пространстве. То ли забывшись, то ли изменив своим вегетарианским привычкам, она неожиданно сама обрядилась в долганский наряд, вышла без маски под зелёные занавесы полярного сияния и с подростковым азартом стала кататься по льду реки.
Разбегалась, падала на чистом ледяном поле и катилась на спине или животе. Часа за два вволю наигралась, и Терехов подумал: развеется, придёт с мороза румяная и весёлая.
Она пришла мрачнее снежной тучи, сбросила с себя не только одежду из оленьих шкур, но и спортивный костюм, неожиданно обнажившись до пояса. На ней оказался меховой лифчик, который тоже был снят. Совершенно не стесняясь Андрея и не предупреждая его ни о чём, она принялась массировать груди, и это было хорошо видно в отблесках света из-под печи.
В первый миг Терехов глазам своим не поверил. От солдат удачи он слышал, будто она скакала по плато Укок в обнажённом виде, но это были, скорее всего, солдатские сказки, фантазии. Напротив, тело чёрной совы всегда было по-пуритански почти полностью сокрыто: по горло воротниками, рукавами до запястий, брюками и сапогами. При этом маска закрывала лицо. А тут выпустила на волю неожиданно большую грудь и принялась её оглаживать! То ли отморозила и восстанавливала кровообращение, то ли она затекла от тесного бюстгальтера. В сумраке показалось, что лицо у неё при этом страдальческое, болезненное, но никак не сладострастное. Массировала минут десять и, похоже, это помогло: вновь надела меховой лифчик, майку и сверху куртку.
— Ну что ты смотришь? — спросила как-то скучно и без упрёка. — Не видел никогда?
Эротических мыслей у него даже не возникло, поэтому Терехов накинул куртку и отодрал «липучки» на входе:
— Извини, притягивает... Но это же естественно.
И услышал в спину почти визг:
— Что естественно?! Ты поводырь! Ты всего лишь мой поводырь! Ты для меня — не мужчина!
Когда он вернулся с улицы, охладив чувства на морозе, Алефтина неподвижно сидела в позе лотоса с обращёнными к небу ладонями и тянула какую-то заунывную мычащую мантру. Андрей тихо залепил вход, разделся и, чтобы не мешать, сел по другую сторону печки. Действо продолжалось часа четыре кряду, после чего спутница, отказавшись от еды, залезла в спальный мешок и уснула.
Теперь она обходилась без маски, не пряталась под ней, даже когда топилась печь и Терехов открывал дверцу, чтобы подбросить дров. Он тешил себя тайной мыслью, что от одного пребывания близ гор Путораны уже началось некоторое улучшение, однако на пятый день морозов и вынужденной отсидки в чуме спутница разбудила его среди ночи и призналась:
— Мне плохо. Мне так плохо, как не было даже в тюрьме. Меня всё бесит!
Он видел это её состояние и никак пока не мог объяснить причину, которую она и сама не знала.
— Может, ты заболела? — Терехов потрогал её лоб — температуры не было.
— Кажется, да, — призналась она. — Ломит всё тело... И ещё я каталась и ударилась грудью о лёд. У тебя есть лекарства?
— Какие?
— Не знаю, давно не пила таблеток... Болеутоляющие.
Кроме парацетамола, анальгина и ампул с антибиотиком да бинтов, ничего не было. Он дал по таблетке того и другого, Алефтина выпила.
— Завтра мороз спадёт, — посулил Терехов. — Запустим снегоход и поедем. У тебя всё пройдёт.
И тут Алефтина сказала такое, чего он никак не ожидал:
— Мне уже не хочется никуда! Мне ничего не хочется! Может, мы зря сюда приехали?
Это уже не походило на каприз, ибо сказано было с глухой и затаённой болью, с какой обычно она говорила о своей совиной слепоте и желании вернуть человеческое зрение.
— Вот те раз! А как же портал, куда ты так стремилась?
Ответить ей было нечего, она лишь возмущённо потрясла вскинутыми руками и на целые сутки стала бессловесным, равнодушным ко всему существом. Мороз и в самом деле спал до пятнадцати градусов, Терехов вынес тёплый аккумулятор и запустил снегоход. Алефтина тем временем сидела в чуме и пальцем не шевельнула, чтобы собираться в дорогу.
— Мы едем или нет? — уже раздражённо спросил он.
— Пожалуй, едем, — произнесла она неуверенно, оставаясь на шкурах в позе лотоса.
Андрей её не трогал и не торопил, разобрал чум, упаковал и сложил вещи в нарту. И только тут она встрепенулась, стала напяливать на себя долганский наряд.
— Я сяду к тебе за спину!
— Будет мешать свет. Надевай маску.
— Ты можешь ехать без фар?
— Не могу!
— А что ты можешь?! — вдруг по-базарному крикливо спросила спутница. — И вообще, на что ты годишься?! Мужчина! Ты просто жлоб! Ты ещё хуже Репьёва! Тебя женщина просит — ты не можешь!
Он не ожидал взрыва её эмоций и подобных слов в свой адрес, поэтому сначала оцепенел. Ещё через секунду у него возникло желание отцепить нарту, столкнуть её с сиденья и уехать в Норильск. Однако же Терехов остудил лицо и голову горстью снега, отплевал его и, включив свет, с места дал полный газ. Снегоход поюзил на льду, гусеница захватила снежную полосу, и от ветра выдуло слёзы. Алефтина насадила капюшон малицы на лицо, вцепилась в ручку и ткнулась головой ему в спину.
