— О ней мечтал Мешков, — вспомнил Терехов. — Просил добыть её у тебя. Три миллиона обещал.
— Три миллиона чего?
— Денег, — пожал он плечами.
Шаман и всё с ним связанное ей сейчас было неинтересно.
— Так жаль стало бросать её в огонь. И оставить тоже не могла... Но я не об этом. Мы сегодня переночуем, а завтра попытаемся подняться на плато. На снегоходе...
Она попила воды из чайника и вдруг зажала рот, вскочила и бросилась в дверь, чуть не завалив чум. «Липучки» на входе оказались прочными и откинуть два клапана, предварительно не разлепив их, было нельзя, а ещё на пути висела противомоскитная сетка. Спутница выпуталась наконец-то из завес, выскочила на улицу, и он услышал, как её стошнило. Он тут же налил воду в кружку и попробовал: обыкновенная, как везде. Не гадость, не уксус и не моча...
Алефтина вернулась минут через пять, продрогшая и вымороченная, однако безошибочно нашла в рюкзаке зубную щётку, пасту и налила в кружку той же талой воды. Причём, он всякий раз отмечал, что движения в темноте у неё точные, выверенные — видела своим совиным зрением всё.
На улице она почистила зубы, вернулась, сильно качаясь, не смогла заделать вход и прилегла на раскинутый спальник. Терехов поправил и залепил клапаны, подбросил дров в печку.
— Меня укачало, — то ли пожаловалась, то ли оправдалась спутница. — И натрясло...
На снегоходе не укачивало и вообще не трясло, ибо весь день катались по чистому или слегка припорошенному льду, ровному, как столешница.
— Голова кружится и болит, — продолжала она выдавать знакомые по Укоку симптомы. — Ноги ватные, морозит... И тошнота.
— У тебя похмельный синдром, — поставил он диагноз.
— Что значит похмельный? — после паузы и с вызовом спросила Алефтина.
Терехов усмехнулся.
— Ну, или наркотическая ломка. Как у мужиков на Укоке. Сева Кружилин тоже считал, что это у него от езды верхом.
Она поняла, о чём он сказал, воспротивилась, но вяло и бесстрастно:
— Не говори глупостей... Завтра всё пройдёт.
— Хорошо бы... Если ночью не начнётся бред.
— Почему бред?
— Не знаю. Я такой болезнью не страдал.
— Завтра мы поднимемся на плато, — сказала она мечтательно и беспомощно. — И отыщем портал. Если будут звёзды...
— Посмотрим, — уклончиво промолвил Андрей.
— Дай каких-нибудь лекарств.
— Лекарства от похмельного синдрома не помогают, — твёрдо заявил Терехов. — В том числе и промывание желудка. Уже проверено. Постарайся уснуть.
Спутница молчала четверть часа, вроде бы уснула, и вдруг проронила, как сквозь сон:
— Если отыщем портал... я уйду. Навсегда, насовсем...
Терехова кольнуло: у неё и впрямь начинался бред, как у несчастного туриста-костоправа по прозвищу Зырян. Можно было не отвечать на него, однако через минуту Алефтина шевельнулась, высвободила руку из спальника и толкнула его в колено.
— Ты понимаешь, что я уйду? Навсегда!
— Понимаю, — равнодушно отозвался Андрей. — Для того тебя и привёз на Путорану.
— Я уйду, Терехов! И не вернусь.
— Твоя воля, — он пожал плечами. — А чего хочет женщина, того хотят боги...
— И тебе будет не жаль?
Он не сумел удержаться от язвительного тона.
— Да скорее бы ушла! Жду не дождусь.
— А ты уедешь назад?
— Что мне здесь торчать? Конечно.
— И будешь спокойно жить?
— Буду жить, в своей родной реальности. Она мне нравится.
Терехов намеревался развить тему про реальность, однако Алефтина скукожилась в спальнике и застонала сквозь зубы:
— Меня морозит, холодный пот... Ты можешь сегодня лечь со мной рядом и греть? Только это ничего не значит. Мне требуется биологическое тепло. Я так грелась возле коней.
— Да запросто! — он перестелил спальный мешок к стенке, оставив ей пространство у печки.
— Ложись ко мне спиной.
Андрей повернулся.
— Так?
Она прижалась вздрагивающим от озноба телом, хотя излучала весьма осязаемый жар.
— У тебя чуткая спина, — похвалила шёпотом. — Как кружится голова... Всё плывёт...
Это ещё не было бредом, который начался среди ночи или даже вскоре после того, как Терехов пригрелся возле Алефтины и уснул. Время в полном мраке чума расплылось и стало неизмеримым, как и пространство. Казалось, над ними не крохотный чум, где распрямиться в рост можно лишь в одном месте — возле печной трубы, а огромное и безразмерное помещение, наполненное приятным теплом и воздухом, насквозь пропитанным весенним ароматом ландыша. Так, наверное, выглядела другая реальность.
И бред был неизвестно у кого — у него или у неё. Или у обоих сразу, потому что он очнулся и почувствовал свою руку на голой и горячей груди спутницы. Оказывается, он давно уже гладил, массировал поочерёдно каждую, ощущая их плотную плотскую упругость и щекотливое царапанье ладони о твёрдые вздыбленные соски. И делал он это без всяких эротических чувств, без страсти и сопряжённой с ней пульсации крови — будто совершал некую обязательную работу. Возможно, потому, что слышал её стонущий жалобный шёпот:
— Как же они болят... Всё разламывается... В каждой — ком боли! Три сильнее и сжимай, сжимай в ладони. Надо чтобы сгустки рассосались... Не бойся, не раздавишь...
Это был бред! Такого быть не могло, поскольку, наслаждаясь массажем, сквозь сдавленный шёпот она визгливо кричала:
— Ну кто же так делает?! Ты трёшь по одному месту! Ты мне так кожу сдерёшь! Уже всё горит! У тебя тупые мерзкие руки!
И неизвестно, сколько времени продолжался этот кошмар. Он чудился сиюминутным и бесконечным одновременно, потому что, когда Терехов окончательно пришёл в себя, он обнаружил, что находится в чуме один и при этом видит в полной темноте...
Ни самой Алефтины, ни её спальника рядом, ни долганского наряда не было.
26
Избавиться от Ивана-царевича удалось после обещания, что завтра он пойдёт с Андреем на работу таскать рейку, однако отделаться от осознания, что Терехов и в самом деле не готов ехать в чертоги, оказалось не так-то просто. Этот смешной полублаженный прозорливец неожиданно придал мыслям определённую, законченную форму. Чтобы ехать к Ланде, надо было обрести уверенность, что он в состоянии ей чем-то помочь, по крайней мере, выслушать, понять и принять некое решение. А у него ещё не отстоялись ни чувства, ни мысли! Шея всё ещё едва поворачивается и скрипит — значит нет проводника между душой и разумом. Взаимосвязь между ними, конечно, мистическая, шизоидная, но в этом что-то есть. В конце концов, куда повернётся шея, туда и голова.
