Эту границу можно было совершенно спокойно поэтично назвать «границей тьмы и света».
Стук не прекращался и становился всё более требовательным. Терехов будто вынырнул из воспоминаний, открыл дверь и сразу же налетел на мат.
— Давно день на улице, а ты заперся и спишь!
Он забылся спросонья, хотел ответить тем же, но изо рта вырвался сдавленный сип. Андрей прокашлялся, а мужик вынул трубку, заметил бинты на шее и убавил звук.
— И дороги тут у вас, мать-перемать... Всю ночь ехал! Какие-то люди, солдаты, монголы с луками!
После сна гортань отекала, и это позволяло какое-то время сносно шептать, только теперь и шёпот казался чужим.
— Ты кто? — спросил Терехов.
— Мерин гортоповский! — он вошёл и без приглашения повалился в кресло. — А ты что, голос пропил?
— И чего тебе надо? — Андрей наконец-то выпутался из утренних размышлений о ночном разговоре солдат.
— Мы давали двух доходяг в аренду. Срок вышел. Где лошади? Я с ипподрома, конюх.
— Вот и съездил в чертоги, — вслух проронил Андрей, ощущая, как рухнула в нём вчерашняя решительность.
— Что ты там шепчешь? — конюх чистил трубку, роняя сор на пол. — Я говорю — за конями приехал! С ипподрома. Где лошади?
Терехов прокашлялся — не помогло.
— Один в наличии, кобылица...
— А жеребец?
— Потерялся. Зато есть жеребёнок, гнедой...
— Откуда? Ожеребилась, что ли?
— Чужого приняла...
— То-то смотрю, написано — стерилизованная...
— Стерилизована?
— Ну не племенную же тебе давали!
— Откуда же молоко? — сам у себя спросил Терехов.
— Хрен знает... Ладно, сдавай, что есть! Пусть начальство разбирается. Мне в обратку пора. Ну и забрался ты, мужик!
— Сколько стоит?
— Кто? Жеребец?
— Кобыла.
Конюх матюгнулся.
— Дешевле было бросить и не гонять машину!
— Сколько?
— Продавать не уполномочен, — тут же вывернулся он. — Велено забрать по акту. Это — к начальству... Ладно, нечего рассиживаться!
Вышел на улицу, заметил узду, седло, признал за свои и сразу же забросил в кузов. Водитель «шишиги» откинул борт, выставил сходни.
— Ну, где кобыла?
Терехов огляделся: серая с жеребёнком оставалась ночью в круге света от прожектора и обычно далеко не отходила. Трава на зыбкой почве вокруг была хорошая, правда, осоки много, но на взгорке, куда поленились затащить кунг, чуть ли не альпийский, ещё зелёный луг. Кочевые алтайцы почти не косили сена скоту, и вовсе не из-за лени — использовали плато как зимнее пастбище, поскольку тут выдувало снег.
Однако серой и там не было.
Первой мыслью было: угнали «солдаты удачи». Ночью тихо встали, изловили кобылицу и уехали...
Но тогда бы заседлали! Сбруя на прицепном устройстве лежала. Если только не нашли впотьмах...
Конюх тоже стоял, озирался, нетерпеливо чавкал грязью и понукал:
— Ну, вы чего тут, учёные? Смеетесь, что ли? Где лошадь?
Андрей поднялся повыше, огляделся и вдруг понял — серая сбежала! Почуяла, что увезут, оторвут от присвоенного чужого детёныша и опять запрут в ипподромовской конюшне. Её материнская природа одолела даже стерилизацию!
— Умница, — прошептал он восхищённо.
Конюх таскался следом, пыхтел трубкой и понукал уже без прежнего задора.
— Ну, где? Тоже потерялась? Ну, вашу мать, всю ночь ехал! Что начальству скажу?
— Заплачу, — Терехов достал деньги. — Сколько надо?
Мужик при виде пачки бумажек сделал стойку и даже
трубку вынул, однако спохватился.
— Нет уж, на хрен... Не уполномочен! Пусть начальство! Погоди, а что там воронье кружится? — и указал на блестящее белое озерцо среди болота, над которым парили коршуны, а ниже, другим эшелоном, чёрные вороны.
— Не знаю, — обронил Андрей, заметив наконец-то, что птицы от кунга куда-то исчезли.
— Воронье просто так летать не будет, — уверенно сказал конюх, направляясь к болотине. — Вороньё над добычей кружит. Оно же, как люди...
Издалека показалось, что кобылица жива и только увязла в болоте, провалившись по колено на раскоряченных задних
ногах. Рядом суетился легковесный жеребёнок и создавал впечатление движения. Когда подошли ближе и спугнули ворона с лошадиной спины, обнажилась большая и уже расклёванная рана. Серую загнали в болото и убили, похоже, из дробового ружья, в упор. Сначала выстрелом в крестец осадили на задние ноги и добили вторым, в ухо. А может, и наоборот...
Но третья рана показалась лишней и необъяснимой, поскольку оставлена была явно топором — вырублена лобовая кость вместе с ушами и чёлкой. Наглый чёрный хищник выклёвывал мозг и не хотел слетать, пока конюх не замахнулся на него рукавом дождевика. Даже у него, бывалого и хладнокровного, смерть кобылицы вызвала некий зримый, трепетный испуг.
— Мать твою... — выругался он и поймал выпавшую трубку. — Это что за варвары у вас? Монголы, что ли?
— Духи, — отозвался Терехов, разглядывая морду серой, упавшую между увязших передних ног.
Конюх не услышал — прочёл по губам и ещё больше устрашился.
— Духи?! Может, волки?
— Духи земли.
— А на что голову рассекли?
— Рог вырубали.
— Что?! Рог? Какой рог?!
— Обыкновенный...
Всё же ему показалось, что он ослышался, но переспрашивать не стал и наконец-то обратил внимание на шею Терехова, обвязанную бинтами.
— Это у тебя что? Тоже духи?
— Тоже, — отозвался Андрей и поймал жеребёнка, суетящегося возле брюха кобылицы: пытался поднырнуть к вымени, утопленному в трясине.
Кобылица лежала на брюхе, и уже остывшее, закаменевшее тело, раскоряченные ноги не давали опрокинуться на бок.
— Да, дикое тут у вас место, — сдерживая эмоции, тихо заключил конюх.
— Древнее кладбище, у духов такие нравы...
Зря он говорил так длинно и напрягал горло — мужик всё равно ничего не разобрал, да и норовил скорее вернуться к своей «шишиге». Показалось, что за эти дни воспрявшая из небытия материнская природа кобылицы так напитала худенькое тело детёныша, что тот потяжелел вдвое против прежнего. Да ещё не хотел, чтоб уносили от питающей материнской плоти, дрыгал длинными ногами, пытался вырваться и пальца вместо пустышки не принимал. Он ещё не знал, что такое смерть.
От напряжения грудных мышц из раны стала сочиться кровь, конюх это заметил, забрал жеребёнка и понёс сам.
