И вот она смотрит на знаменитый перекресток из чужого окна роскошной хозяйской квартиры.
Французская кондитерская, где кофейничают сейчас хозяйка и ее подруга Регина, отсюда не видна. Но они там — это теперь надолго. О чем говорят — тоже не секрет. О разводе Регины и о ее дочери. Об этой девке, что сошла с ума.
Нет, не сошла с ума. На Патриках этого не утверждают. Просто она впала в амнезию. У нее напрочь отшибло память.
Светлана закусила губу. Прежде ее все это беспокоило, изумляло — неужели девка и точно ничего не помнит? Как такое может случиться? Так не бывает.
Но шло время. Светлана встречала ее — уже не в подъезде розового дома, теперь ведь она трудилась помощницей по хозяйству здесь, в доме-«страхе», — а на улице. Когда одну, ковыляющую как краб до той же зеленной лавочки, иногда с братом и сестрой, или с матерью Региной.
И девка каждый раз проходила мимо, не обращая на Светлану никакого внимания. Словно они не были прежде знакомы. Словно никогда раньше не встречались.
А ведь Светлана видела-перевидела ее, эту дочку Регины! Всякую видела…
Надо признать, что та была редкой красавицей. Даже лучше мамаши. Да, еще три года назад она была красива, как та греческая богиня или героиня, в честь которой Регина ее и назвала. Но сейчас… О жизнь, как порой ты строишь всех нас, как меняешь нас до неузнаваемости, как расточаешь в пыль и нашу красоту, и наши мечты, и наши грехи, и наши тайны!
Девка ничего не помнит. И врачи ничего сделать с этим не смогли. Она все забыла.
Да неужели?
Его она тоже не помнит?
Светлана сразу его заметила — этого типа. Явно не с Патриков. Совсем другой мужской тип. Настоящий мужик.
Было видно, что он без памяти влюблен…
Что ничего поделать с собой не может, сохнет от страсти…
Та ночь, что врезалась в память Светлане. Как она сидела у себя в розовом доме на месте консьержки. Время близилось часам к двум ночи. Жильцы-снобы угомонились. Она уменьшила громкость телевизора. А потом услышала на лестнице шаги. Выглянула.
Он спустился с их этажа и сидел на верхней ступени лестницы первого пролета. В джинсах, но голый по пояс. Держал в руках кожаную куртку и рубашку комом. Под кожей перекатывались бугры мышц. Она видела татуировку на его плече. Он сидел опустошенный и оплеванный. Сам не свой.
Светлана вышла из своей каморки. А он тихо сказал: «Хоть вы не гоните меня». Она не стала тогда требовать, чтобы он покинул подъезд. Она все поняла по его глазам.
Его сжигала страсть как огонь. И он был нелюбим и нежеланен — в эту ночь, а может быть, и вообще навсегда.
О, девка это умела! Высекать искры из всех кремней. Раздувать пожар, не заботясь, что кто-то сгорит в огне тщетной любви. А потом безжалостно топтать искры надежды, оставляя лишь похоть и жажду, которую не утолить.
Девка потеряла память.
Домработница Светлана старалась думать о том, что случилось, именно так: дочь Регины теперь — просто овощ.
Жизнь все расставила на свои места.
И еще расставит — о, будьте покойны!
Оторвавшись от окна, словно в полусне грузная Светлана тихими неслышными шагами прошла на кухню. Открыла холодильник. Нашла среди баночек с йогуртом и хумусом тарелку с окороком. И отрезала себе острым ножом ломоть хозяйской ветчины.
Глава 10
Странности
Все воскресенье Катя мучилась непонятным беспокойством. Хотела было заняться собой наконец, но как-то все из рук валилось. Однако ближе к полудню она все же сходила в салон красоты — даже без записи удалось, потому что салоны красоты сейчас пустуют и ловят клиентов чуть ли не за фалды.
В понедельник, явившись на работу в Главк, она первым делом поговорила со своим шефом — начальником Пресс-службы, объяснив, что сейчас затишье по части сенсаций, а из непонятного пока дела с безголовым трупом может выйти сносный репортаж о том, как сыщики с нуля устанавливают личность убитого, опознание которого намеренно затруднено.
Заручившись разрешением своего начальства, Катя отправилась после оперативки к полковнику Гущину. Тот пребывал в состоянии тихой задумчивости. В воскресенье посланные на строительный рынок на Калужском шоссе оперативники, которым было поручено разыскать торговый павильон ООО Виктора Кравцова, вернулись ни с чем. В хаосе торгового муравейника павильон они, правда, отыскали, но он оказался закрыт. Обычно выходные — самые оживленные и посещаемые народом дни на строительном рынке. Но это в прошлом. Огромный строительный рынок сейчас больше напоминал мертвые пчелиные соты, где лишь кое-где трудолюбиво копошились и что-то продавали. А так целые ряды и закоулки закрытых, а порой и брошенных, заколоченных торговых точек и павильонов.
Оперативникам предстоял нелегкий труд — через администрацию рынка постараться выйти на совладельцев ООО, возможно, у Виктора Кравцова были или есть компаньоны, возможно, и сам он где-то живой и здоровый.
Самым простым и легким способом установить, тот это человек или не тот, было провести сравнительный анализ ДНК. Самое очевидное решение: произвести забор образцов для исследования у детей — сыновей Виктора Кравцова. А это такая бюрократическая морока! И очень сложно с юридической точки зрения, пока, с одной стороны, нет никаких данных о пропаже без вести самого Кравцова и, с другой стороны, веских доказательств того, что неопознанное изуродованное тело принадлежит не кому-то другому, а именно ему.
— А что с делом о ДТП в Бронницах, Федор Матвеевич? — спросила Катя грустного Гущина.
— Подняли они дело по моей просьбе. Прекращенное оно, даже пока не в архиве, а у них в УВД, — Гущин прикидывал, что дальше. — Ты что же, страшилки свои писать, что ли, надумала о нашем безголовом?
— Зря, по-вашему, мучилась вчера? — огрызнулась Катя. Надо порой и зубы показывать, а то на голову сядут. — Выходной день в прозекторской, обоняя трупные газы! Кому сказать — в психушку пошлют. А все для вас стараюсь, Федор Матвеевич!
Гущин как-то непонятно хмыкнул. Скорее довольно, чем недовольно.
— Ну, тогда поедем в Бронницы, проверим, что за дело трехлетней давности, — сказал он просто.
И они поехали в Бронницы. Катя в этом районе Подмосковья никогда прежде не бывала. И городишко показался ей скучным. Но леса окрестные полыхали золотом и багрянцем, поля манили изумрудной дымкой, где-то там, в полях, змеей вилась-извивалась Москва-река. Кате всегда хотелось увидеть эту реку, на берегу которой она жила на Фрунзенской набережной — на воле, так сказать, вне города.
Но вместо реки она увидела местный отдел полиции — отремонтированный и покрашенный, но все равно какой-то хилый, затерханный и внутри и снаружи. А может, ей это лишь показалось? Может, она вообще слишком критически относилась к внешнему виду?
