Всем имортистам – будущему человеческой расы!
Предисловие
Одна из великолепнейших бомб
для разрушения любого строя и самого общества – юмор, стеб, приколы. Такая
бомба – удивительная, долгодействующая, с тяжелой степенью радиации плюс
бактериологического заражения. Человек, приобщившийся к шуточкам, вдруг с
несказанным облегчением понимает, что вообще-то вышучивать и высмеивать можно
все: дураков, умных, женщин, правительство, попов, религию, армию, понятия
целомудрия и верности, словом – все-все.
А вышутив, постебавшись, и сам начинаешь относиться к этим
«священным» обязанностям, как то: служить в армии или переводить старушек через
улицу, со здоровым скептицизмом. То придумали сурьезные неулыбчивые люди, что
значит – ограниченные, а вот я, остроумный, замечающий несостыковки, могу
послать эти обязанности туда, где им и место, то еcть далеко-далеко. Я – выше
всяких обязанностей, вот я какой крутой и независимый, аж у самого дух
захватывает от собственной смелости ума, раскованности и дерзости мысли.
Но еще старик Аристотель сказал: «Привычка находить во всем
только смешную сторону – самый верный признак мелкой души, ибо смешное лежит на
поверхности». Мудрый Ж. Жубер добавил: «Выставить в смешном виде то, что не
подлежит осмеянию, – в каком-то смысле все равно, что обратить добро во
зло».
Наш Гоголь, который сам начинал с приколов и шуточек типа
«Майской ночи», да и «Ревизор» или «Мертвые души» – тот еще стеб, заметил
очень-очень деликатненько: «Нужно со смехом быть очень осторожным, – тем
более что он заразителен, и стоит только тому, кто поостроумней, посмеяться над
одной стороной дела, как уже вслед за ним те, кто потупее и поглупее, будут
смеяться над всеми сторонами дела».
Свою оценку безудержному приколизму дали Катулл: «Нет ничего
глупее, чем глупый смех», Лабрюйер: «Склонность к осмеянию говорит о скудости
ума», Ницше, как всегда, предельно резок: «Когда человек ржет от смеха, он
превосходит всех животных своей низостью», а Ф. Честерфильд оскорбительно вежлив:
«Частый и громкий смех есть признак глупости и дурного воспитания», но мы ведем
свое мышление от Вольтера, великого осмеивателя, приколиста, ржуна, который
сумел сокрушить тиранию и все такое…
Этот самый Вольтер сказал пророчески: «Что сделалось смешным,
не может быть опасным». Добавим – вообще не только опасным, но вообще ничем не
может быть, а если и вынырнет из дерьма, в котором мы его утопили, то мы его
снова туда со здоровым подсказывающим за кадром гоготом… Не только тиранию
луев, но и верность, честь, любовь, дружбу, преданность, отвагу…
Самый серьезный удар любой стройке, будь это строительство
коммунизма или железной дороги, наносят разлегшиеся на зеленой травке
бездельники. Они, наблюдая за работающими, отпускают колкие шуточки, а те,
усталые и думающие о Деле, не могут ответить достойно, голова и руки заняты,
злятся, из-за чего выглядят еще потешнее, и здоровый гогот победно гремит
вокруг стройки. И вот уже то один, то другой из строителей бросают это дело,
уходят к лежунам, что так хорошо устроились с пивком и вяленой рыбкой. Вот
теперь и они, чтобы стать такими же продвинутыми и крутыми, присоединяются к
шуточкам над теми, кто все еще работает.
Так хорошо ни хрена не делать и ни за что не отвечать, лишь
посмеиваться над теми, кто все еще верен дружбе, доверяет жене, готов защитить
друга, даст в долг, и, главное, как безопасно над таким прикалываться! А
заметили, что нигде и никогда не смеются над бездельниками, а только над
работающими, над теми, кто учится, строит, изобретает, создает?
Словом, эта книга для тех, кто работает, учится, создает. А
тем, кто лежит на травке и мечтает получить миллион на халяву, насобирав нужных
крышечек из-под пепси, лучше взять че-нить полегче. Благо, таких книг с
облегченным текстом и для облегченных на голову – море!
ЗЛОЙ ЮРИЙ НИКИТИН
Звезды указывают путь,
но на нем не настаивают.
Часть I
Глава 1
Обычно виселицу рисуют в виде буквы П, с высокими ножками и
узкой перекладиной, но в реальности поперечная балка получилась втрое длиннее
столбов. Петли свисают одна подле другой, едва не соприкасаясь. Восемь, все
похожи на капли воды в момент отрыва от водопроводного крана. Внизу на длинной
лавке со связанными руками восьмеро. Кто-то стоит тупо, опустив голову, двое
улыбаются, строят рожи огромной толпе, окружившей помост. Не верят.
Вокруг помоста не меньше чем сотен пять омоновцев, все в
железе, в касках, закрывающих лица темным стеклом, вооружены до зубов, не люди,
а киборги. Красная площадь переполнена, с высоты Кремлевской стены хорошо
видно, как народ теснится даже в переулках. Воздух тяжелый, влажный. Дождь
прошел рано утром, но тяжелые тучи товарными составами с углем несутся по
плоскому небу над плоской землей, а мы все здесь как муравьи между молотом и
наковальней.
На помост поднялся человек в темном костюме. Шум начал
затихать, человек подошел к краю, мы видели, как поднес ко рту микрофон.
Громкоговорители разнесли по огромной площади зычный голос:
– Начиная с этого дня, казнить будут публично!.. Здесь, в
Москве – на Красной площади, а в регионах – на главных площадях.
Рядом со мной Вертинский откинул крышку сверхтонкого
ноутбука. На экране возникла запруженная площадь, он сделал несколько
переключений, перебирая камеры. Виселица и люди на скамье появились крупным
планом. Ловко орудуя тачпадом, он вывел на экран лица людей на скамье. Я зябко
передернул плечами. Сколько ни разоблачай Ломброзо, но старик прав. Абсолютно
прав. Чтобы из этих зверей попытаться сделать хотя бы подобие людей, нужно
вбухать на такое гнилое дело миллиарды в особых исправительных академиях.
Лицемеры скажут, что так и надо, жизнь человека бесценна, но для этого пришлось
бы обречь на голод и нищету и без того небогатое население края.
Я видел в глазах стоящих на скамье убийц и садистов не столько
страх, сколько неверие. Третье тысячелетие на дворе, двадцать первый век, и
вдруг – виселица. Да еще не тайком, как в США с их газовыми камерами и
электрическими стульями, в каких-то штатах вообще исподтишка вкалывают
смертельные инъекции, а вот так – на главной площади! И где – в России, что
всегда трусливо шла «за Европой», слепо копировала умирающую систему
юриспруденции с ее гребаной архигуманностью ко всяким отморозкам!
Человек в черном костюме сильным толчком выбил скамью из-под
ног. Толпа ахнула, как один человек. Люди с петлями на шеях закачались, пытаясь
удержаться. Скамья опрокинулась с грохотом. Перекладина заскрипела, прогнулась
под внезапной тяжестью. Восемь человек болтаются в петлях, как мухи в коконах
паутины, слышны хрипы, кто-то сумел дотянуться до пола, кончики ботинок скребут
доски. Только один сразу застыл и вытянулся, петля переломила шейные позвонки,
а другие все еще бьются в судорогах, трепыхаются, раскачиваются, стукаясь друг
о друга.
