Он кивнул. Лицо медленно мрачнело, губы сжались в плотную
линию.
– Увы, – сказал он, – будь человек изначально
добрым, не пришлось бы его с рождения и до смерти ограждать, как волка,
красными флажками. А то с каждым днем законов все больше и больше. Для нас,
юристов… вы ведь тоже по образованию юрист?.. рай, но человечество в тупике.
Все больше народа это понимают. Вы с этим имортизмом правы, нужен откат к
базовым ценностям. Но вам очень непросто после краха строительства коммунизма…
– Знаю, – сказал я горько, – уныние и депрессия
охватили не только Россию и страны, входившие в Советский Союз. Во всем мире
идеалисты получили щелчок по носу. А с крахом общечеловеческих ценностей такое
повторится во всемирном масштабе… Нет, могло бы повториться, если бы, как в
случае с коммунизмом, – крах, и все! Но здесь крах под натиском более
живой идеи. И, признаемся, во многом еще более шкурной. Как же, кто не захочет
жить вечно?
Этьен засмеялся. Хмурое лицо чуть посветлело, он сказал со
злорадством:
– А кто не захочет, тот недостоин жить и сейчас, верно?
– Во всяком случае, – ответил я ему в тон, – его
жизнь под вопросом. И решать: жить ли ему и на каких условиях, будут так же,
как вон ваша мэрия сейчас решает проблему бродячих собак в городе. Мол, надо с
ними и гуманно, но и чтоб не мешали жить людям… Нет, об этом не стоит в
совместном меморандуме. С вашей стороны достаточно будет выражения простой
озабоченности, а я пообещаю взять под личный контроль разработку нового законодательства
и… взять за пример законодательства других стран.
– Ого! – сказал он. – Это только декларация?
– Нет, – ответил я. – Как будем считать США?
Цивилизованной страной? У них существует казнь и на электрическом стуле, и
удушение, и газовая камера, и смертельные инъекции… Я уж не говорю про
пожизненные сроки без права апелляции или просто великолепные сроки вроде пяти
пожизненных заключений или восемьсот лет тюрьмы и потом триста лет лагерной
жизни… Просто у нас в России были самые гуманные, если их можно так назвать,
законы. За преступления, за которые в Штатах казнят на электрическом стуле, у
нас давали три месяца тюрьмы и выпускали через две недели за хорошее поведение.
Сейчас же шок только потому, что у нас слишком резкий переход от нашей слюнтявости
к вашей европейско-штатовской жесткости. Так что пусть наши секретари внесут
пункты в совместное заявление, что Россия строит свое законодательство на
общеевропейской основе.
На следующий день я поприсутствовал на заседании обеих палат
французского парламента, затем была встреча с парламентариями, затем встреча в
мэрии. Я извинился, что создаю неудобства на дорогах. В конце дня мне предстоял
доклад перед академиками, а перед этим – осмотр библиотеки Мазарини и прочие
приятные вещи, если бы не весьма тревожное положение в России.
К зданию академии простелили красный ковер, прямо к ступеням
и выше, к парадной двери, по обе стороны – красочные, как попугаи какаду,
жандармы. Или не жандармы. Но что-то очень красивое. В программе значился еще
Институт Пастера, ну да ладно, там уже имортисты, поймут, что мне нужнее
крепить узы с теми, что еще не совсем имортист, хотел бы стать, уже все
понимает, но трусит или колеблется.
Успели вместе с президентом слетать в Бордо, дегустация вин,
прекрасные зеленые поля ухоженных виноградников – красота, а в свою резиденцию
вернулся далеко за полночь. Потемкин в нижнем зале с кучей советников бодро
диктовал машинистке, на мое появление радостно заулыбался:
– Прекрасно, господин президент, просто прекрасно!
– Что именно?
– Вы просто двужильный! Столько выпить, и все на ногах.
– Ноги в самом деле гудят, – согласился я, – но
откуда знаете, сколько я пил? Это же простое слабое вино…
– Челядь все знает, – ответил Потемкин. – Мне
донесли, донесли…
– Ох уж эти люди Мазарина, – вздохнул я. – Вы чем
занимаетесь?
– Проект совместной резолюции.
– Не рано?
– А в нее все время вносим поправки. Зато все будет учтено,
ничего не забудем.
Волуев подошел ближе, деликатно напомнил:
– Господин президент, вы не забыли, что сегодня даете ужин в
честь господина Пфайфера?
Я ответил легкомысленно:
– Да я бы и обед дал, что-то есть хочется…
– Господин президент, – сказал он с укором, – ужин
намного торжественнее и значимее, чем обед!
– Это я понимаю, – согласился я, – еще со
студенчества. Когда приглашаешь красотку, стараясь, чтобы ужин плавно переходил
в завтрак… о, думаю, подготовка идет полным ходом?
– Да, господин президент. Уже составлены списки
приглашенных, разосланы приглашения, сейчас вот тщательно продумывают систему
рассадки гостей, здесь появились нюансы и непредвиденные сложности, составляем
схему проведения приема… Вы как, предполагаете толкнуть речугу или хотя бы тост
на приеме?
Я подумал, сказал:
– Вообще-то да. Непристойно молчать, как рыбой по льду.
Волуев оживился, протянул руку и пошевелил пальцами:
– Давайте.
– Что?
– Речь. Или тост, что у вас будет?
– Тост, – ответил я. – А что, и меня будете
проверять на матерные слова?
– Господин президент, – сказал Волуев, речь его текла
плавно и величаво, – если на приеме предполагается тост, то хозяин приема
ну просто обязан послать гостю копию своего будущего тоста. Это не просто
вежливость, имортистам на нее плевать с высокого дерева, но – дипломатический
протокол! Гость должен успеть приготовить ответ. Кстати, ответ он тоже пришлет,
дабы, сами понимаете, никаких неожиданностей.
Я кивнул:
– Понимаю, понимаю. Ладно, составлю.
Волуев улыбнулся, покачал головой:
– Да составлять не надо. Тост начинается с приветствия в
адрес гостя, общие положения то есть, что именно стало поводом для такой вот
милой встречи, далее идут строем пожелания главе государства и его
сопровождающим процветания страны и счастья народу… Это даже мне писать не
надо. В общепринятую форму всего лишь подставим имя французского президента.
Только и делов! Нет-нет, господин президент, самодеятельность не
приветствуется. В дипломатическом протоколе шаг вправо, шаг влево – повод к
войне!.. Ну почти, почти. А в ответ вас поблагодарят за оказанное
гостеприимство, выразят одобрение взаимной заинтересованностью во встрече и
заверения во взаимности дружественных чувств, добрые пожелания главе
государства… в этом месте пресс-секретарь французского президента подставит
ваше имя, пожелания процветания народу и стране, тоже подставит, какой именно…
да, еще нюанс… Речи заранее переводятся на соответствующий язык и
раскладываются перед каждым участником приема. Чтоб тугоухие не переспрашивали.
