Они слушали внимательно, но я видел на их лицах ожидание
ответа на самый главный вопрос: разгонят или нет? Или даже: будут сажать, даже
расстреливать тех, кто нахапал, пользуясь служебным положением? Про имортистов
ходят самые страшные слухи, а виселица на Красной площади показала, что самые
страшные слухи – еще не самые страшные…
– Расстреливать не будем, – сказал я, – будем вешать
хапальщиков и взяточников. Но что нахапано до сегодняшнего дня, увы, то
нахапано. За это отвечает мой предшественник. Но с сегодняшнего дня – виселица
без замены штрафом или укоризненным покачиванием головы. Плюс – полная
конфискация всего имущества. При нынешней системе отслеживания платежей не
помогут и все племянники, на которых счета и виллы. Все окажутся на улице с
протянутой рукой. Запомнили? Собственно, это основное, что я хотел сказать. Во
всех помещениях будут установлены видеокамеры, что зафиксируют все-все.
Предупреждаю, наблюдение будет вестись и дома, и на улице. Увы, приходит новый
мир, когда все тайное становится публичным. Если кто желает покинуть службу, не
соглашаясь с подобными условиями работы, никто не осудит. Хотя вы понимаете, тотальное
наблюдение входит в быт вне зависимости от общественного строя…
Говорил и видел в глазах у кого восторг, таких двое-трое, и
то много, явно примешано что-то помимо имортизма, у остальных же либо тщательно
упрятанный страх, либо откровенное неверие, что удержимся больше недели. А то и
уже завтра придут на службу, а им скажут со смехом, что никаких имортистов или
ваххабитов нет и не было, мало ли что снилось, можно снова разворовывать казну,
брать взятки, наслаждаться полной властью над беспомощностью существ,
заполняющих страну…
– Чтобы была ясность, – добавил я, – скажу, что
кару за нахапанность решили установить с сегодняшнего дня вовсе не из
милосердия. Просто нужна четкая дата. Если отодвигать ее в прошлое, то
неясностей слишком много.
– Совершенно верно, господин президент! – угодливо
поддакнул Шмаль, министр труда, понимая, что даже самая грубая лесть все равно
нравится даже женщинам, а мужчины настолько грубые твари, что одну лишь грубую
и улавливают. – Имортизм под вашим руководством и даст нам всю необходимую
ясность. Глаза, так сказать, откроет.
– Мы вошли в двадцать первый век, – сказал я, стараясь
никак не реагировать, ибо за моим лицом следят, если решат, что мне лесть
понравилась, такое начнется, – век высоких технологий и бурной ломки социальных
отношений. Но структура власти до смешного копирует старые отжившие системы.
При имортизме, естественно, все меняется… Нет-нет, все остаетесь на своих
местах и продолжаете работу. Но отныне учреждается Высший Совет Имортов. Это
власть, так сказать, над властью. Высший Совет – прежде всего духовные лидеры.
Они всего лишь намечают направления, куда должно двигаться общество, намечают
цели. Вы же – руководители отраслей: военной, сельскохозяйственной, научной,
преподавательской и всего-всего, что делается, изобретается, выкапывается из
земли или зарывается в нее же.
Кроме того, – сказал я почти с некоторым
злорадством, – предусмотрено создание Высшего Совета… не из имортистов.
Если хотите – Совета Мудрецов. Как вы понимаете, в него ну никак не войдут столь
любимые народом клоуны и ведущие телешоу. Сочувствую населению, однако в Совет
приглашены крупнейшие ученые. У этого Совета лишь функции советника президента,
однако члены этого Совета в немалой степени будут определять облик нашей
страны. Да-да, придется жить по уму. А для потехи, как уже сказано, – час.
Час, а не все время.
В помещение вошли техники, начали устанавливать скрытые
видеокамеры. Я смолчал, что еще более скрытые, что пишут непрерывно день и
ночь, установили три дня тому, и кое-что интересного уже насобирали. Как и то,
что некоторые чиновники приходили тайком и что-то добавляли в бумаги, что-то
изымали.
Волуев скромно примостился спиной к окну за отдельным
столом. Там, по идее, должен сидеть секретарь во время подобных заседаний, дабы
всегда под рукой с нужной справкой, ссылкой, данными, но Волуев настолько
завалил его своими бумагами, папками, заставил телефоном с массой
дополнительных функций и всякими канцштуками, что хрен его оттуда кто выгонит.
За спиной синие шторы, красиво гармонирующие с коричневой мебелью, тонкие и
элегантные, а плотные коричневые раздвинуты, так что от окон проникает
некоторый свет.
В особых случаях, как я слышал, могут повесить еще и красные
шторы, но что за случаи, я не удосужился спросить.
Справа от меня Медведев, он премьер-министр, это его место,
пока я не решил, есть ли необходимость перетасовать министерскую колоду.
– Кто-то, – продолжал я, – напуганный приятным
новшеством, предпочтет уйти в частный бизнес, это его право. Но и там,
предупреждаю, будет контроль. Наступает век, повторяю, когда видеокамеры будут
везде.
Ничто не дрогнуло в их лицах, это для простолюдинов приход
тотального наблюдения – новость, а эти такие новинки прогресса отслеживают
заранее, готовы, уже вырабатывают систему знаков, ее видеонаблюдение не заметит
или хотя бы не сможет использовать в качестве обвинения. А пока, чтобы
затормозить, купленные ими журналисты везде кричат о нарушении священных прав
простого человека, о недопустимости вторжения в частную жизнь и о том, что
лучше не заметить одного террориста, тайком изготовляющего в центре Москвы
атомную бомбу, чем подсмотреть частную жизнь десяти ни в чем не повинных
граждан.
В груди сдавило, а затем что-то озлилось внутри меня, ожесточилось,
я проговорил с неожиданной для себя твердостью:
– При демократических режимах в подобных случаях принято
правительству в полном составе уходить в отставку. Мол, хороших специалистов
президент снова призовет обратно. Но в России и демократия особая: никто в
отставку не подаст, а попытайся вас отстранить – по гаагским трибуналам
затаскаете… Но чтобы не было двусмысленностей, объявляю, что все вы с этого
момента свободны от своих обязанностей. Это поможет вам свободнее высказывать
свои взгляды. И вообще – резать правду-матку мне в глаза, какой я замечательный
и какой чудный режим пришел к власти.
Настоящие царедворцы, никто не дрогнул лицом, только глаза у
некоторых беспокойно задвигались да Медведев сжал громадные кулаки. Остальные
молчат, как пленные партизаны. И хотя программу имортистов знают, но хотят
сперва вызнать, насколько серьезно победители будут следовать предвыборной
чепухе.
Телеоператоры прошлись по кругу, снимая начало заседания,
Волуев сделал им знак удалиться. Они сделали вид, что не заметили, телекамеры
нацелены на государственных мужей, лица у всех строгие и значительные. Волуев
шикнул, погрозил пальцем, операторы поспешно убежали, приседая под тяжестью
телекамер и причиндалов.
– В общем, – продолжил я, как только захлопнулась
дверь, – я всех вас знаю, как знает любой гражданин России. Практически
все вы – хорошие работники, но я не знаю, как вы работали при другом режиме. А
сейчас давайте знакомиться заново.
Они поднимались по одному, представлялись, и каждый, я видел
это с раздражением и злостью, старается произвести как можно более
благоприятное впечатление на меня и окружающих, излучает доброжелательность,
уживчивость, готовность прислушаться к мнению собеседника и тут же в корне
изменить свою точку зрения…
