Я подергал, стукнул пару раз, крышка бессильно отвалилась,
словно усталая собака вывалила язык. Мне на колени посыпалось множестве мелкой
дряни, что возят только женщины: патроны с разнообразной помадой, десяток видов
дезодорантов, три щеточки, одна со сломанной ручкой, коробочка с тушью для
ресниц, пакетик с печеньем, половинка шоколадки.
– Извини, – сказала она поспешно и принялась торопливо
собирать с моих колен и запихивать обратно. – Все собираюсь навести порядок…
все собираюсь…
Легкие быстрые пальцы, я помню их прикосновение, это у меня
уже в крови, и сейчас, когда касалась меня, я ощутил жар, горячая кровь
устремилась, имортист я или не имортист, к причинному месту. Я тупо уставился
на них, но, когда кончики ее пальцев коснулись сквозь тонкую ткань брюк
причинного места, я перехватил ее за кисть, сказал с мукой:
– Таня… Зачем ты мучаешь меня?
– Бравлин, – проговорила она с трудом. – Это
совсем не просто…
– Для тебя?
Она уловила упрек, нахмурилась, глаза чуточку сузились,
напоминая, что не надо путать секс и даже любовь с семейными обязанностями.
Сейчас это не бог весть какие ценности, однако она их сохранила, тем более что
у нее в самом деле чудесный муж, чудесная дочь и престарелые родители мужа, о
которых она привыкла заботиться, как о своих.
– Не стоит нам сидеть здесь, – проронила она,
напоминая, что мы все равно под прицелом десятков пар глаз. – Как ты
думаешь?
– Это тебя бы в президенты, – ответил я.
Она не стала дожидаться, пока я открою ей дверцу, вышла сама,
уверенная и самостоятельная женщина, в самом деле способная управлять не только
собой, но и обстоятельствами, я подхватил ее под локоть и повел по ступенькам в
здание.
Охрана делала вид, что их нет, что они просто камни, и все
по дороге застывали, пока я вел эту женщину, не имеющую допуска в самое сердце
России, Кремля и даже имортизма.
Александра взглянула стеклянными глазами, я провел Таню в
свой кабинет и плотно прикрыл дверь. Она остановилась, осматриваясь, здесь
многое изменилось за последние дни: начали появляться роскошные вещички, то ли
из Государственного музея, то ли обворовали Пушкинский, надо велеть раз и
навсегда, чтобы прекратили. Величие создается не этими вот позолоченными или
пусть даже золотыми штуками, хотя имитируется – и довольно успешно! – да,
часто.
– Обустраиваешься, – проговорила она тихо.
– Без тебя – пустыня, – ответил я.
От нее пахло чисто и невинно, наверняка задействованы самые
высокие технологии для создания такого запаха, а потрудились химики в ранге
академиков… но пахнет в самом деле нежно, зовуще, как будто это
четырнадцатилетняя Наташа Ростова, а не современная уверенная в себе женщина,
для которой трахаться с мужчинами что сделать глоток кока-колы.
Ее теплые карие глаза, участливые и добрые, смотрели на меня
с грустью и любовью. Коротко подстриженные волосы красиво обрамляли милое
личико, пухлые губы стали еще ярче, наливаясь жарким огнем.
Я наклонился к ее губам, она порывисто отстранилась, сама
устыдилась своего жеста, сказала нервно:
– Извини, я очень спешила успеть к своей свекрови. У нее
опять приступ, а никто не может их снимать, кроме меня… Она говорит, что у меня
аура. Словом, что-то целебное от меня. Не знаю, я ничего не чувствую, но если
она верит, если ей это помогает… Я что-то не то говорю? Я такая растерянная, я
иногда сама не понимаю. Что говорю… И вообще, все так запуталось, что я просто
не знаю… Мой психоаналитик говорит, что у меня сбой в гормональном балансе, но
это брехня, у меня с гормонами всегда в порядке, сам знаешь… хоть я теперь ни с
кем, вот такая дура…
Она разволновалась, говорила торопливо, сбивчиво,
выбалтывала те глупости, что совсем ни к селу ни к городу, большие карие глаза
стали совсем встревоженными, а затем и вовсе жалобными.
– Да-да, – сказал я как можно теплее, – у тебя с
гормонами… Таня, ну иди же сюда. Или что-то случилось?
Она посмотрела на меня непонимающими глазами, а потом как
будто ухватилась за соломинку, выпалила:
– Да!
– Что, что случилось?
– А ты… ты меня не поздравил с днем рождения!
Я растерялся:
– Что?.. А-а…
– Вот тебе и «а-а», – сказала она с превеликой обидой,
мне даже показалось, что в глазах блеснули слезы. – Всем дарят цветы,
конфеты, всяких там игрушечных мишек, а ты даже… и после этого еще говоришь,
что любишь?
Я поспешно ухватил ее, прижал к своей груди. Она некоторое
время противилась, как же, женская обида, но я удержал, хотя и чувствовал, что
ее холодок не растопил.
– День рождения, – сказал я, – это когда было?..
Да, помню, помню… Да, людям нужен праздник, нужна красная дата в календаре. Или
хотя бы просто дата, которую обведут красным карандашом. Или фломастером. И
будут к этой дате готовиться, покупать подарки, а в этот день не будут… по
крайней мере постараются быть приветливыми и заботливыми со своими женщинами.
Во всяком случае, постараются хотя бы не обижать. Но как мне, как мне выделить
эту дату, когда я и так тебя люблю и люблю безмерно? Когда никакие даты в
календаре, установленные в качестве официальных праздников по стране, не могут
меня сдвинуть в ту или другую сторону?
Мой голос вздрагивал, я сам чувствовал в нем обиду, еще
большую, чем у нее, хотел остановиться, как же: несерьезно, смешно даже, двое
взрослых и неглупых, очень даже неглупых людей меряются обидами, но эта обида
сама говорила во мне, поднималась из глубин моей совсем не имортальей сути,
отпихивала локтями разумные доводы и говорила, говорила, жаловалась…
Таня перестала вздрагивать, затихла, я чувствовал, как
наконец-то прислушивается, что вообще-то непросто, обычно слушаем и слышим
только себя, а ее ладони на моей груди перестали упираться, я прижал ее крепче,
и она прильнула вся, всем телом и, как я ощутил, всей своей сутью.
– Извини, – проговорила она наконец совсем тихо. –
Это я так… нервничаю, завожусь на ровном месте… Не знаю, что со мной творится.
У вас, мужчин, проще…
– Чем же проще? – спросил я с болью.
– У вас – работа.
– Как видишь, одной работы не хватает!
– Но ты же… имортист?
– Я тоже так думал, – ответил я. – А теперь
получается… нет, все равно я не потомок Хама. Я имортист, а то, что я не могу
жить без тебя, значит лишь, что любовь нам, высшим, необходима. Нам – любовь,
дочеловекам – секс, каждому да воздастся свое, от каждого да потребуется тоже
свое…
Она отстранилась чуть, вскинула лицо с блестящими дорожками
слез. Губы тронула горькая улыбка.
– Добавляешь новую строчку в свой Устав Имортиста?
– Мы все время его пополняем. И еще долго будем пополнять.
При всей ясности целей имортизма всегда найдутся умельцы, что истолкуют
неверно. Таких, понятно, будет больше. Лишь треть из них – дураки, хоть и с
дипломами, а две трети – хитрецы, что спешно начнут приспосабливать высокое
учение для своих мелких хамских целей.
