– Ага, со мной, – согласился Мазарин. – Так что мы
имеем первое в мире восстание не бедных, а богатых. Именно против бедных,
здорово?
Ростоцкий пробормотал:
– Такого еще не было.
– Да, это войдет в анналы.
– Курьезов?
– Я имел в виду анналы истории, и курьезов – да, наверняка.
В кабинет заглянула Александра, глаза круглые:
– Господин президент!..
– Что стряслось? – спросил я нетерпеливо.
Она протянула мне листок, Мазарин взял первым, осмотрел,
словно проверял на наличие быстродействующих ядов, посерьезнел, подобрал и
передал мне с таким видом, будто гранату с выдернутой чекой.
Всего две строки, но меня облило холодом, словно голым
выбросили в мертвый космос.
Ввиду чрезвычайно сложного положения в движении и в стране
инициативная группа требует срочного созыва Генерального Совета имортистов.
– Что скажете, господин президент?
В горле запершило, я ответил сипло, словно говорил против
сильнейшего ветра:
– А что мы можем? Съезд состоится.
– Что делать нам?
– Мы должны быть готовы, – ответил я. – Мы,
имортисты, не должны идти на поводу… даже если это наши же соратники решили
остановиться в походе, изготовить золотого тельца и зажарить барашка в его
честь.
– Я все понял, господин президент. Можете не продолжать.
Они удалились чуть ли не на цыпочках, я остался один, сидел,
упершись ладонями в стол. Голова трещит, я чувствовал, как мое сильное здоровое
сердце уже с усилием гонит кровь в мозг, там все переполнено этим жидким огнем,
вот-вот череп разлетится, как паровой котел от внутреннего давления, начал
вставать из-за стола, пусть крови к голове идти дальше…
На край столешницы капнуло красным. Не понял, всмотрелся в
эту кляксу, что не расплескалась, а так и осталась на поверхности стола
нашлепкой с выгнутой спинкой. Беззвучно сорвались еще две капли, и только
сейчас уловил, что по верхней губе, щекоча, что-то сползает.
В испуге лапнул себя за лицо, ощутил теплое и мокрое,
отодвинул руку, глядя вытаращенными глазами на окровавленную ладонь.
Мои руки в беспомощности хлопали себя по карманам. Носового
платка, конечно же, нет, сопливым себя не считаю, последний насморк был лет
семь назад, а кровь из носа только в детстве, да и то, когда нарвался на
здоровенный кулак…
Выскочил в ванную, в зеркале отразилась испуганная морда, но
красная, как кусок свежеотрубленного мяса. Белки глаз тоже покраснели, вон
лопнувшие сосудики, из раздутых ноздрей носа мерно стекают по проложенной
дорожке крупные тяжелые капли, уже застывающие на ходу, не красные, а багровые,
почти коричневые.
Ни хрена себе, мелькнуло в голове потрясенное. Давление уже
начало крушить плотины! Наверное, я все-таки дурак, не могу так это с легкостью
решать сложные проблемы, мне нужно все напряжение сил, да и то барахтаюсь, как
лягушка в топком болоте…
Имортизм, как и любая вера вообще, вовсе не утешение для
слабых, мол, в будущем им воздастся то, чего недополучили сейчас. Имортизм –
твердая позиция интеллектуалов, ученых, мыслителей, творческих людей. Да,
сейчас, когда первая волна восторга схлынула и стало понятно, что с дерева
имортизма сами по себе не падают ни изобилие, ни бессмертие, наблюдается
разочарование и некий возврат к позиции: гуляй, Вася, один раз живем, а после
нас хоть потоп!
Нет, мы собираемся жить и дальше, не только в потомстве, но
и сами, потому закрываем фабрики по производству особо пахнущих шанелью
прокладок и финансируем институты, работающие над оздоровлением, долголетием,
продлением жизни, бессмертием. Да, мы в меньшинстве, как и всякие пастухи, а
стадо по-прежнему превосходит нас численностью. Ну и пусть превосходит, впервые
пришел строй, когда решает не большинство баранов. И мы будем держаться, как бы
ни напирали эти бараны, этот плебс. Будем держаться даже тогда, когда сами же
наши соратники, как я уже сказал Мазарину, на трудном пути из Египта восхотят
остановиться, оттянуться, побалдеть, а на место истинного Бога поставить
золотой фаллос…
Тяжелые, как горы, мысли толклись в черепе, сшибались с
пушечным грохотом, я вздрагивал, как в лихорадке, неотрывно следил за экранами.
Баррикады выстроили еще в трех местах, но дальше наступило странное затишье,
словно мятежники еще не решали: идти ли на захват телецентра или же двинуться
прямо в Кремль, чтобы смести этих высоколобых ублюдков, что убрали из
телепередач всю порнуху, все секс-шоу и такие прикольные соревнования по
плевкам и забрасыванию друг друга дерьмом.
Ввиду срочности делегаты Генерального Совета имортизма
съехались в Москву уже через три дня. Для заседаний отвели самый красивый и
парадный зал Кремля: Екатерининский, где происходят массовые награждения или
крупные чествования.
Я первые пару часов с утра разбирал проблемы с переводом на
новые режимы работы нефтяной отрасли, утверждал разработку залежей никеля и
олова в Приморье, там вокруг комбинатов надо строить целые города, чтобы
остановить отток местного населения, Волуев наконец появился в дверях, постучал
ногтем указательного пальца по циферблату наручных часов.
– Иду, – сказал я. – Иду! Уже собрались?
– Да, господин президент.
– Пойдем. Мне стульчик оставили?
– Вы в президиуме, господин президент!
– Сейчас я не президент, – ответил я. – Это мои
соратники.
– Все равно президент, – подчеркнул он. – А кто
создал имортизм?
Зал блистал, залитый огнем сотен и тысяч электрических ламп,
свет дробится в хрустальных люстрах, играет на золотой окантовке множества
кресел, две трети мест занято, все присутствующие как будто получили
дополнительный заряд бодрости, глаза блестят, лица светятся счастьем. Хоть и
знают, что назревают большие неприятности, но при демонстрации такого
могущества как-то не верится, что нас можно сокрушить или хотя бы потеснить…
Я торопливо оглядел зал, прежде чем переступить порог,
сердце сжимается в предчувствии неприятностей. Генеральный Совет в полном
составе. Есть еще и Высший Совет движения, это то же самое, что Политбюро, а
Генеральный Совет в данном случае идентичен Пленуму ЦК КПСС, очень удобная,
кстати, структура, но наши имортисты, понятно, поспешили дистанцироваться даже
от таких названий, а мне было все равно, хоть меджлисом назови или вечем.
Вертинский, как опытный организатор, сразу взял ведение
собрания в свои руки, быстро провел голосование по выбору в президиум собрания,
это рутина, но проделал так умело и безукоризненно, что его же единогласно
утвердили председателем.
Я сидел скромненько за столом, нас поместилось всего семеро:
Вертинский, Атасов, Седых, Тимошенко, а также Кульнев и Рогов, которые так
много сделали для победы нашего движения на выборах. Я оказался между Седых и
Тимошенко, как раз посредине, как бы символизируя центральную власть, в то
время как Вертинский с самого краю, что тоже символично, однако с его места
ближе всего к трибуне, что в наше время всесилия СМИ немаловажно…
