Семьсот миллионов евро, что, как в черную дыру,
проваливались в разработку новых щеточек для подкрашивания ресниц, переброшены
на запуск в серийное производство протонных пушек для уничтожения раковых
опухолей. К этому времени уже любой рак излечить возможно, однако на всю Москву
пока только одна такая установка, а это значит, что одна на всю Россию.
Появился Романовский, заметно похудевший, злой,
раздраженный.
– Господин президент, – выкрикнул он,
запыхавшись, – это настоящее восстание!
– Да ну, – спросил Ростоцкий саркастически. Романовский
зло оскалил зубы, лицо осунулось, но в глазах росло безмерное удивление.
– Такого еще не было… – проговорил он медленно, удивление
перерастало в изумление. – такого еще не… Вы хоть понимаете, что
происходит?
– Что? – спросил Волуев с холодным аристократизмом
Мазарина.
– Впервые в мире восстание… богатых!
Волуев хрюкнул, отвернулся, но замолчали и остальные, не
столько озадаченные, Романовский лишь повторил слова, что уже здесь звучали,
сколько еще не понимающие, как с этим справиться.
Ростоцкий сказал с интересом:
– А ведь вы правы, Владимир Дмитриевич… Может быть, впервые
в жизни, но вы попали в точку. Говорят, если сто миллионов обезьян начнут
печатать на компьютере… Действительно, восстали богатые против бедных. Рад, что
и вы это заметили… с ваших-то высот Марианской впадины!
– Против умных, – поправил Волуев.
– Если умные, – отпарировал Романовский, – значит,
бедные. Мир встал с ног на голову: богатые начинают строить баррикады!.. Это же
надо? Парижская коммуна массово переворачивается в гробах, Карл Маркс вертится
в котле с кипящей смолой, как дельфин, а Ленин так вообще как пропеллер…
В свою очередь, опасаясь разгрома университета и
университетского городка, студенты под руководством профессоров, среди которых
были замечены два лауреата Нобелевской премии, семь академиков и с десяток
членов-корреспондентов, уже второй день строили свои баррикады. Сперва
перекрыли дороги в университет и общежитие, затем соорудили баррикады на
стратегически важных подходах к альма-матер.
Усиленные наряды милиции охраняли здания телестудии, туда
изо дня в день стягивались группки митингующих, в конце концов всю площадь
запрудили, как в половодье вешними водами.
Я уединился в своем кабинете, сжал голову ладонями, горит,
как будто только что вынули из огня, даже пальцы жжет. Что я могу сделать, чем
могу предотвратить катастрофу? Я не герой, не титан, не сверхчеловек…
Перед глазами потемнело, в черепе шум, затем зазвучали
странные голоса. Не сразу я услышал, а затем и увидел диковинную картинку из
далекого, очень далекого прошлого.
Из захваченной Палестины по всему миру пошли слухи о великом
подвиге группки рабов, которых вожак сумел превратить из ленивых и нелюбопытных
животных в сильных и гордых людей, дал им твердые законы, что не позволяют
скатываться обратно в скотское состояние. И теперь это не народ, а единый
отряд, спаянный общей верой, общей дисциплиной, общим порывом.
Мудрый царь Арабистана, который тоже постоянно думал о благе
народа, но не находил пути, как сделать сам народ лучше, с завистью слушал эти
вести. Наконец вызвал лучшего живописца и велел отправиться в Палестину,
добиться приема у Моисея и сделать его самый точный портрет. Художник сумел
отыскать полевой стан Моисея уже перед самым переходом через реку Иордан,
уговорил Моисея попозировать ему, ибо это на пользу всем живущим людям. И,
закончив портрет, вернулся на родину.
Царь собрал всех советников, показал им портрет и предложил
определить по нему характер Моисея, привычки, наклонности и попытаться узнать,
в чем же его необыкновенная сила, что сумела убедить разленившихся рабов
покинуть благодатный Египет и уйти в голодную и холодную пустыню.
Советники, не сговариваясь, сказали в один голос:
– Властелин наш!.. Это портрет человека жестокого, властного,
не терпящего возражения. Он свиреп, к людям безжалостен, он падок на женщин, он
распутник…
– Что? – вскричал царь. – Да вы, олухи, понимаете,
о ком говорите?
– Но, ваше величество…
– Вон, идиоты!.. Эй, стража, отыскать мудрецов, живущих в
нашем городе! Привести их сюда.
В тот же день привели всех мудрецов и судей во дворец, царь
показал им портрет Моисея и спросил:
– Каков характер этого человека? Каковы привычки, что у него
за натура? В чем его сила?
Мудрецы, уже зная, что он выгнал советников чуть ли не
палкой, рассматривали портрет долго, внимательно, наконец сказали:
– Человек, изображенный здесь, любит бражничать и
распутничать, он ленив и тщеславен, падок на лесть, сам он лжец, жестокостью
превосходит палача…
– Хватит! – вскричал царь в бешенстве. – Вы не
знаете, о ком говорите!.. Вон отсюда!
На другой день во все концы страны поскакали всадники,
собирая в столицу лучших мудрецов страны, что случалось крайне редко. И вот
этим лучшим он задал тот же вопрос. Лучшие мудрецы, недаром лучшие, взяли на обдумывание
сутки, долго совещались, наконец сказали:
– Человек на портрете зол и раздражителен, жесток и
высокомерен, хитер, ленив, распутен, порочен, вероломен… Вообще трудно отыскать
порок, который не был бы в той или другой степени присущ этому человеку…
Вызвал царь художника, тот поклялся женой и детьми своими,
богами и честью, что нарисовал абсолютно точно. Мудрецы же доказывали, что
художник ошибся, на портрете вовсе не Моисей, совершивший такой великий подвиг.
Наконец царь велел подготовить ему колесницу, собрал свиту и отправился лично в
дальний поход, чтобы узнать правду и пообщаться с великим человеком.
Дивились люди Моисея таким гостям. Провели их к шатру
Моисея. Царь взглянул и увидел, что художник нарисовал Моисея абсолютно точно.
Поклонившись, царь рассказал Моисею о споре между советниками и художником,
закончил словами:
– Я был уверен, что художник у меня полный никчема, ибо
мудрецы мои всегда умели по внешнему облику определять внутреннюю суть
человека, его характер, привычки, наклонности, даже вкусы. Но сейчас я вижу
тебя, признаю, что художник нарисовал точно, так что мудрецы мои не мудрецы, а
люди ничтожные и глупые….
Моисей слушал внимательно, а когда заговорил, лицо его
осветилось внутренним светом:
– Великий царь, у тебя прекрасный художник, у тебя
прекрасные мудрецы, да будут долгими их годы!.. И сам ты прекрасный человек,
ибо не погряз в развлечениях, а доискиваешься истины. Со стыдом, но и с
гордостью признаюсь, что прав и художник, и мудрецы. Да, все эти пороки,
которые увидели на портрете мудрецы, присущи мне от природы… Более того, скажу
только тебе, во мне пороков намного больше, чем они узрели… Однако я долго и
упорно выдавливал из себя скота, которому присущи все эти низости, пересиливал,
боролся, отступал и снова бросался в бой, пока не одолел, а то, ради чего я
боролся и к чему шел, теперь стало моей второй натурой… Хотя нет – первой
натурой! Этим я горжусь больше, чем если бы родился сразу чистым и беспорочным.
