Он раскланялся, совсем застеснявшийся, улыбался так, словно
просит не принимать всерьез, это он сказал просто так, это тоже стеб, у нас
везде стеб, мы все живем в сплошном нескончаемом стебе, но я покачал головой,
наши взгляды встретились.
– Мы все идем к такому Богу, – сказал я. Поправился: –
Те, кто уже… гм, взрослые лягушки, академики. А кто еще головастики, те бунтуют
против родительской опеки… Наверное, их не переубедить, должны созреть. Жаль,
конечно. Хотелось бы всех с собой разом… Но это как пробовать учить высшей
математике людей, которые не усвоили еще простейшей арифметики.
Он развел руками, заулыбался смущенно и недоверчиво, в самом
ли деле я его так правильно понял или по-дипломатьи говорю нужные и царственные
слова, как должен вести себя мудрый правитель, отступил к двери. Я придержал
ему створку, а когда он чересчур интеллигентно проскользнул в щель, чтобы не
затруднить меня, даже не как президента, а просто как человека, делающего
услугу, закрыл за ним и вернулся к столу.
Вера, мелькнуло в голове одно из высказываний отцов церкви,
есть способность духа. У животных ее нет, у дикарей и неразвитых людей вроде
юного слесаря Леонтьева – страх и сомнения. Она доступна только высоким
организациям, каким вот стал Крутенков, именно тогда он и обрел веру. Тот же
отец церкви Августин сказал пророчески: вера вопрошает, разум обнаруживает. Что
значит, мы все-таки обнаружим своего постаревшего, но бессмертного родителя на
краю стремительно расширяющейся Вселенной. Надо идти. Он там, и это истинно:
вера не требует доказательств.
В кабинет заглянула Александра. Вообще-то мне полагается ее
сменить, как и все окружение, у всякого кандидата в президенты уже все заранее
расписано, кто из его соратников какой пост займет, даже это вот секретарство
кому-то должно быть обещано, так делается всегда, но я же имортист, и соратники
у меня такие же дурни, никто в правительство не рвется, напротив – попробуй
затащить – упрутся, как ослы, все хотят быть только мыслителями…
Она постояла в нерешительности, обескураженная моим
пристальным взглядом, сказала негромко:
– Да, господин президент… Вы что-нибудь хотите?
– А что ты можешь? – спросил я.
Она прямо взглянула мне в глаза, легкая улыбка скользнула по
ее красиво очерченным губам фотомодели.
– Все, господин президент. Все, что умеет женщина… но я
внимательно читала вашу программу, уже знаю, что вам недостаточно бросить
кость. Вы предпочитаете схватить за горло всего оленя, верно?
– Верно, – согласился я.
– Я знаю всех, кто вхож в этот кабинет, – сказала она деловым
тоном, – знаю их сильные и слабые стороны. Знаю, кто работает ради денег,
кто ради славы, а кто в самом деле настолько идеалист, что хочет помочь стране.
Таких, правда, совсем мало, а большинство таких, что умело все это совмещают. И
деньги подворовывают, и о стране заботятся, как ни странно. Кроме того, я
владею всеми видами оружия, вплоть до тяжелого, а также у меня черный пояс…
– По камасутре?
– И по камасутре тоже, – ответила она с легкой
улыбкой. – Так что, когда понадобится уравновесить гормональное давление,
я всегда рядом. Но я мастер спорта и по боевому самбо. Если вдруг оплошают все
телохранители во дворе и по ту сторону дверей…
Я сказал поспешно:
– Надеюсь, это не понадобится. А сейчас свари мне кофе… Это
умеешь?
– Умею, – ответила она. Помедлив, добавила осторожно: –
Ваш предшественник очень любил кофе. Даже слишком. Безумно. Это общая черта
президентов?
– Аль Капоне тоже любил крепкий кофе, – сообщил я.
– И что вы в нем находите?
– Предпочитаешь чай? – спросил я. – Думаю, у меня
с предшественником больше общего, чем только кофе. Наверное, мой распорядок
рабочего дня не будет отличаться от заведенного. А идеология… это уже из другой
оперы.
Она чуть кивнула, не спуская с меня внимательного взгляда.
– Господин президент, я знакома с идеологией имортизма. Так
что меня можно использовать не только для нужд ниже пояса… и ублажения желудка.
Я уже сказала, что очень хорошо знаю всех, входящих в этот кабинет, а их очень
много. И могу подсказывать, кто никогда не подойдет к имортизму, кто всегда будет
врагом, а кому нужен только малейший толчок, чтобы он стал… от ушей и до
кончика хвоста вашим.
Некоторая неловкость зависла в воздухе, мне почудилось, что
щеки Александры чуть зарделись от такой откровенности, но я не дрогнул ухом,
заставил себя чуть улыбнуться и сказал дружески:
– Вот за это спасибо!.. Но кофе все-таки сделай.
– Сейчас?
– Да.
– Не поздно, господин президент?
– Свари, – сказал я, – и топай домой. Я сам все
закрою. Ключ оставить под ковриком?
Она улыбнулась, уже исчезая за дверью:
– Господин президент, у нас рабочий день ненормирован.
Через пять минут я уже прихлебывал горячий кофе, в другой
руке мышь, колесико прокрутки мерно продвигает по экрану текст с фотографиями.
Проглядывая фамилии тех, кто сегодня участвовал в разговоре за этим столом, я
попутно просматривал их досье, заново всматривался в лица. Все они много дали
бы за это досье, здесь рядом с теми хвалебными автобиографиями, которые они
писали, сухой документальный комментарий: что, где, когда и как на самом деле.
И почему. И сколько откуда отщипнул.
Служба сыска работает неплохо, но я уже президент, а не
простой обыватель, потому не хватаюсь за голову с воплем: почему они все еще
ходят нерасстрелянно? Потому что тогда останусь один такой вот чистенький.
Воровали все, даже Крутенков, против фамилии которого я поставил «имортист»,
тоже отщипнул от одного крупного и нелепого госзаказа. Видимо, решил, раз
деньги все равно пропадут, хоть часть уворовать на благое дело: построил
особняк себе и купил квартиру родителям и еще три – старым друзьям, все трое
афганцы, один из них вовсе инвалид, не может добиться даже пособий на лечение…
И сейчас поддерживает их материально.
Остальные министры воруют кто от неуверенности в завтрашнем
дне, кто из спортивного азарта, кто из жадности. В конце списка я нашел еще
одного, Грабовского, министра путей сообщения, этот уворовал едва ли не больше
всех, на украденное с риском для жизни создал мощную финансовую структуру и все
получаемые деньги вкладывает в поддержку отечественных театров, дает деньги на съемки
отечественных фильмов, а это суммы немалые…
Я поставил и против его фамилии галочку, надо будет
познакомиться поближе. Уже слыхал о таких, кто, отчаявшись перестроить все
общество, пытается облагородить хотя бы малую грядку в этом запущенном огороде.
Сейчас же можем объединить усилия, ведь мы теперь – власть. А они, сами того не
подозревая, имортисты. Стихийные имортисты, сказали бы люди, знакомые с
понятиями стихийного материализма или идеализма. Крутенков и Грабовский живут
по принципам имортизма, как и многие из дисциплинирующих себя высоких умов
живут по его принципам, но жизнь проходит в постоянном сражении с косным
окружением, с обычаями, привычками, модой, что неизмеримо сильнее всех законов.
