Но есть странное утешение, даже опора, а вместе с тем и
великая мудрость, что однажды Бог избрал для создания партии, очень схожей по
структуре с имортистами, самый жалкий и рабский народ, какой только мог найти
на всем белом свете! Они даже не пытались изменить свою рабскую жизнь,
прозябали, не желали свободы, где пришлось бы самим решать что-то в жизни,
трусили от одной мысли, что придется самим что-то решать, за них все решали
надсмотрщики… «Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное
мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незаметное мира и уничиженное и
ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, – для того,
чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом».
Это пример того, что к вершинам можно подниматься из самого
дна, а Россия, как ни плюй в нее с позиций русского интеллигента, –
все-таки еще не дно, далеко не дно. Пример создания из жалких, ленивых и
трусливых рабов сильной партии – повторяемый, настойчивый. Пример не случайный,
ибо нам всегда мешают то Фаберже, то солнечные пятна, то неблагоприятные числа
в лунном календаре древних майя.
Не однажды эта новообразованная партия пыталась отказаться
от тяжелого строительства коммунизма и вернуться к прежней ленивой жизни
общечеловеков с их культом расслабления, кайфа, чревоугодия и траханья всего,
что попадется. Моисей ярился, что люди снова и снова обращаются к самым разным
богам, что обещают жисть полегче. «И сказал Господь Моисею: возьми всех
начальников народа и повесь их Господу перед солнцем… и сказал Моисей судьям Израилевым:
убейте каждый людей своих, прилепившихся к Ваал– Фегору»…
Ладно, виселицу мы уже поставили. Милиция получила больше
прав, правда, пока негласно, в правилах еще нет, но уже с человеческой грязью
можно не церемониться…
Я стоял посреди каменистой пустыни, в сторонке двигалось
огромное стадо овец, моих овец, все откормленные, жирные, сытые, но страх и
отчаяние переполняли мою грудь, ноги дрожали, я едва сумел пролепетать в
смертельном ужасе:
– Господи!.. Но почему я?..
Голос из огненного куста прогремел с такой мощью, словно со
мной говорила сама небесная твердь:
– Потому что я избрал тебя!
Я вскрикнул еще жалобнее:
– Кто я, чтобы мне идти к фараону?
– Я буду с тобой, – прогрохотал нечеловеческий
голос. – Иди!
Я пошатнулся, чувства не могут вместить присутствие
вселенских сил, но я собрался с силами и возразил:
– Господи! Человек я не речистый, и таков был и вчера и
третьего дня, и когда Ты начал говорить, я тяжело говорю и косноязычен.
Голос прогрохотал еще объемнее, теперь со мной говорило
небо, земля, вся Вселенная, меня объял ужас, а в череп били тяжелые неумолимые
слова:
– Кто дал уста человеку? Кто делает немым, или глухим, или
зрячим, или слепым? Не я ли? Итак, пойди; и я буду при устах твоих и научу
тебя, что тебе говорить!
Я чувствовал, что возразить нечего, я ничтожно мал против
исполинских сил, хотя странное дело: овцы пасутся спокойно, ни одна не убегает,
даже не подняла голову, прислушиваясь, и мне становится до ужаса понятно, что
вселенский голос гремит в необъятной вселенной моей души. Меня соединяет нить с
Верховным, с тем, кто все сотворил и дает нам цель, я открыл рот, закрыл, и
хотя я сейчас в каменистой пустыне под чистым синим небом, а вдали виднеются
шатры бедуинов, где меня ждет моя жена и двое здоровых красивых детей, но я все-таки
еще и я, демократ и общечеловек, и я услышал собственный голос, похожий на
голос упрямого осла:
– Господи! Пошли другого, кого можешь послать…
Земля вздрогнула, качнулась, пошла волнами, как будто я
стоял на поверхности бескрайнего моря. Над головой оглушительно затрещало, сухо
и опасно, я невольно пригнулся, остерегаясь осколков камня, хотя понимал, что
если разломится небесная твердь, то посыплются не мелкие камешки.
Вселенский голос, что шел со всех сторон разом, прогремел с
великом гневом:
– Разве нет у тебя Аарона брата, Левитянина? Я знаю, что он
может говорить вместо тебя. Ты будешь ему говорить и влагать слова в уста его,
а я буду при устах твоих и при устах его и буду учить вас, что вам делать. И
будет говорить он вместо тебя к народу; и так он будет твоими устами, а ты
будешь ему вместо Бога. И жезл сей, что будет обращен в змея, возьми в руку
твою: им ты будешь творить знамения…
Да не хочу я нести твое слово, билась у меня в черепе
невысказанная мысль, я же не дурак, я же знаю, что это такое, быть оплеванным
не только со стороны дураков… о, если бы только дураки!.. но и умные не поймут,
будут хохотать и крутить пальцем у виска. У меня есть жена и дети, есть
соседка, к которой хожу тайком от жены, есть две дочери соседа с той стороны реки,
обе улыбаются так многозначительно, что моя кровь в чреслах кипит, я в мыслях
что только с ними не проделал… И вот все это бросить, идти с твоим словом,
терпеть насмешки, что в наше время хуже, чем проклятия?
Сердце колотилось все сильнее, ужас и отчаяние нахлынули с
такой силой, что меня выбросило в другой мир, где я скорчился на постели, дрожа
и всхлипывая, на теле холодный пот, хотя ночи теплые.
В комнате чернота, а за окном свет уличных фонарей,
донеслись звуки встревоженной сигнализации, но вскоре оборвалось, так
электроника реагирует на запрыгнувшую на капот кошку.
– Да что у меня за видения, – проговорил я со
стоном. – Жуть какая… Уже и забыл, когда это голые бабы снились…
Закутался получше, подтянул колени к подбородку. В
разгоряченный мозг пришла успокоительная мысль, что на днях что-то видел по
жвачнику, не то боевик на тему бегства из Египта, там классный супермен в роли
Моисея, как раз дядюшка Арнольд по возрасту созрел для такой роли, этот Моисей
всех крушил и ломал о колено голыми руками, а на другом канале распинали
Христа, а он пел и плясал в стиле панк-фак…
Глава 8
Прозвенел будильник, я похлопал ладонью, пытаясь приглушить,
но звук не прекращался, пришлось открыть глаза. Господи, да это моя родная
комната, вон компьютер, вон картина прямо над столом…
Не увиливай, сказал я своему подсознанию. Я – имортист! От
этого уже никуда не деться. Я имортист, я призванный, я сказал слово
Откровения, оно разошлось по Интернету, и вот я уже президент огромной страны.
А кому много дано, с того много и спрашивается, чмо.
Я поспешно встал, раздираясь между жаждой немедленно влупить
по чашечке, а лучше – чашище крепкого горячего кофе, и необходимостью заняться
гимнастикой: пора, друг, пора, животик не просто выпирает, но уже через ремень
норовит, норовит. Пока что хожу, подтягивая мышцами. Но когда устаю или
забываю, то выдвигается, словно поршень.
Все-таки выбрел на кухню, щелчок на электрочайнике, пока
вода закипит, я успею хотя бы десяток-другой понагибаться, главное – начать, не
нужно надрываться, иначе мышцы живота неделю болеть будут с непривычки. И чашку
заранее приготовлю, заодно и сахарницу с ложечкой… нет, эта вот вместительнее,
хоть тоже чайная… Почему обязательно чайная, а нет кофейных?
