Машина, повинуясь указаниям Коваля, подползла к подъезду. Он
выскочил, быстро просканировал острым взглядом окрестности, а второй
телохранитель открыл дверцу с моей стороны.
– Ждите, – велел я. – Не думаю, что мне удастся
задержаться… надолго.
Выбравшись, в самом деле не обнаружил на лавочке привычно перемывающих
кости проходящим старушек, как я и сказал Ковалю – прохладно, понабегут, когда
солнце сдвинется на эту сторону дома. Однако шикарную машину уже заметили от
кафе напротив, да и в окно кто-нибудь посмотрит. Так что мой визит к замужней
женщине в отсутствие ее мужа незамеченным не пройдет, не пройдет…
У подъезда крупный мужчина с невыразительным взглядом открыл
передо мной дверь. Понятно, охрана в машине сопровождения успела сюда раньше.
Когда я миновал предбанник и прошел, поздоровавшись, мимо консьержки, возле
лифта ждали двое мужчин, один с небольшим чемоданчиком в руках, молчаливый и с
бесстрастным лицом, а второй, огромный, как гора, молча придержал подрагивающие
дверцы. Я буркнул «спасибо», вошел, за мной проскользнул человек с чемоданчиком
и встал у стены. Я отвернулся к дверям, надо привыкать к виду ядерного
чемоданчика, его стараются носить за пределами моего зрения, хотя всегда чуть
ли не на расстоянии вытянутой руки, но сейчас, на случай, вдруг да застряну в
лифте, а в это время сообщат о начале ядерной атаки на Россию…
Этажи ползли медленно, неторопливо, офицер с чемоданчиком,
похоже, старается не дышать вовсе, дабы не мешать моим государственным мыслям,
я же тупо и абсолютно бездумно дожидался, когда последует толчок, пол
вздрогнет, двери разойдутся в стороны, а я выйду на площадку, где квартира
единственной на свете женщины, которую люблю.
Таня открыла по первому же звонку, лицо испуганное, глаза
расширились.
– Бравлин!.. Тебе же нельзя!
Я вошел, закрыл дверь, ноздри уловили запах ее кожи, ни на
что не похожий. У меня, как у зверя, обоняние в определенных случаях
обостряется до остроты, немыслимой даже для зверя.
– Мне все можно, – ответил я.
– Но ты же теперь президент! Что ты творишь? Вообще, нам
надо прекращать все это…
– Что? – спросил я.
Она отвела взгляд в сторону.
– Ну… что мы делаем. Такое… не для президента!
Она выглядела как никогда грустной и растерянной. Я обнял
ее, она тут же прильнула, сердце мое затрепетало совсем не по-мужски, а в груди
разлилась тоска.
– Я не просто президент… – ответил я. – Танюша, почему
я не могу тебя забрать прямо сейчас?
Она с трудом отстранилась, я сам видел, ей трудно
отодвинуться, щеки красные, глаза блестят влажно, а нос уже чуточку распух.
– Потому что… так нельзя!
Таня торопливо выложила на стол содержимое косметички,
появилось на свет зеркальце, Таня наклонилась к нему, всматриваясь, то ли
подправить помаду, то ли подвести ресницы. Лицо стало серьезное,
сосредоточенное.
– Не смотри, – сказала вдруг, не оборачиваясь.
– Почему?
– Просто не люблю. Стесняюсь, патамучто!
– Ух ты, – сказал я, – бедолага… Кстати, ты
супруга президента банка, а у него, как я полагаю, целый штат не только
докторов, так здесь врачей называют, но и специалистов по всей этой трехомудии.
Когда она открывает сумочку с косметикой, у меня всегда
появляется желание связать ей руки. Хотя, конечно, косметика в абсолютном
большинстве женщину украшает, кто спорит. Предыдущая моя подружка, Констанция,
если бы не пользовалась косметикой, гм… У нее землистая кожа, серо-желтый
оттенок, к тому же с крупными порами, а после того, как накладывала первый
слой, кожа становилась изумительно ровного золотистого цвета, нежная и
шелковистая на ощупь. А уж потом Констанция рисовала на этой поверхности
всякое-разное, подводила и удлиняла ресницы, добавляла румяна на скулах,
приглушала, оттеняла…
…но у Тани кожа и так нежнейшая, детская, словно Таня
выросла в деревне на парном молоке и свежем твороге, чистом воздухе и румяных
яблоках, и когда тоже накладывает первый слой крема, а потом рисует – у нее
получается яркая красивая женщина, но теряется прежняя очаровательная юная
девушка.
Это меня и злило, ибо с Констанцией все просто: без
косметики – страшила, с косметикой – красавица, а Таня просто из одной
красавицы – юной и чистой девушки, бесподобной по редкой чистоте и прелести,
превращается в блестящую красавицу, которых, увы, миллионы. Совместить то и
другое не удается, это просто невозможно. Наверное, в облике накрашенной
красотки она ярче и заметнее, зато без косметики видна ее юность, чистота, что
в наше время дороже любой красоты, которую можно купить за баксы, создать с
помощью подтяжек, дерьмолифтинга, пластики, эпиляции, силикона, золотых нитей и
прочей-прочей дряни, с мужской точки зрения, которым непонятны страдания женщин
по поводу еще одной появившейся морщинки или седого волоса.
Я взглянул на часы, повел ее в комнату, усадил на диван.
– Твой муж все еще работает там же в банке?
На миг возникло опасение, не уловит ли она по моему тону,
что с ее мужем связано нечто нехорошее. Таня всегда отличалась невероятной,
просто сверхчеловеческой чуткостью. Мне показалось, что она насторожилась,
однако лишь вздохнула и отвела взгляд. Наша культура выдает иногда странные
зигзаги: при всей сексуальной свободе, когда обнаженная женщина на улице уже не
нарушение, сейчас эти раскрепощенные эксгибиционистки скорее выполняют ту же
функцию на улице, что и букеты свежих цветов, фонтаны или гирлянды воздушных
шариков, однако… в семейном плане Таня удивительно старомодна. Ее прабабушка
пришла бы в ужас, узнав, что ее правнучка преспокойно занимается сексом с
мужем, его приятелями, боссом, коллегами, а если троллейбус долго простоит в
пробке, то и с кем-то из молодых парней в салоне, однако к собственно семейным
ценностям относится со священным трепетом, исполняет их истово, как в
каком-нибудь девятнадцатом веке, чтит родителей и мужа, а также родителей мужа,
полностью отдается семье, единственной дочурке и жаждет завести детей
много-много, чтобы сидеть возле них клухой и всем вытирать носы. Она инстинктивно
держится за эту единственную твердыню, цепляется за нее обеими руками, ибо весь
мир если и сошел с ума, то эти ценности – единственная опора в таком урагане.
– Н-нет, – ответила она с запинкой, – его
повысили… Сильно повысили, судя по тому, что за ним теперь приезжают на бентли.
– Ого, – удивился я. – Даже не на шестисотом?
Она наморщила носик.
– Шестисотые – это ширпотреб! На них ездит народ попроще,
рангом намного ниже. Бентли – это пропуск в элиту.
– Гордится?
– Доволен, – ответила она уже сдержаннее. – Но
работы, судя по всему, очень много. Бравлин, я понимаю, что ты хочешь сказать…
Если теперь вот с высоты нашего опыта, моего опыта, то мне вообще не стоило
выходить замуж!.. Но откуда я могла знать, что встречу тебя? Да и к тому же
тогда у меня не было бы такой чудесной дочурки… Нет, я не могу сказать, что у
меня плохо, у меня как раз такая жизнь, что все подруги умирают от зависти!..
Муж у меня красивый и умный, мне ни в чем не перечит, мои желания не стесняет,
а мои поступки… не ограничивает. И потому я ему верна… да, верна в том забытом
смысле, что не предам. А то, что я…
