Только сейчас я ощутил, что в кабинете, несмотря на страшные
слова, гроза как будто прошла мимо, а то и отгремела незаметно для нас, в чьих
душах бушуют бури, куда там атмосферным, стратосферным или даже космическим. А
Казидуб поинтересовался убийственно спокойно:
– А как намереваетесь доставить в США?
Ростоцкий указал глазами в сторону Мазарина.
– Спросите уважаемого Игоря Игоревича. Думаю, уже
доставлено. А там на местах разрабатывается новое. Главное, чтобы в ответ на
удар по России там не замедлили привести его в действие. И чтобы об этом в
Штатах все знали. Это тоже фактор сдерживания.
Казидуб потер ладони, раздался скрип, словно весло двигалось
в уключинах.
– А ведь хорошо, – сказал он с удовольствием, в то же
время как будто с некоторым недоумением. – Но… неужели наконец-то дожили?
Неужели обожрались дрянью не только мы, лучшие из лучших, а самый лучший –
конечно же, я, но и этот чертов простой народ? Избиратели, электоратели? Мне
жутко стыдно, что я голосовал не за вас, господин президент, а за вашего
противника, Оглоблева. У него шансы были намного выше, а уж лучше он, чем этот
гребаный демократ Цидульский!.. До сих пор дивлюсь вашей победе!
Мазарин сказал хитренько:
– Господин президент с его командой очень сладкого червячка
забросили для наживки. Как же, бессмертие для всех!..
Я ощутил подвох, сказал настороженно:
– Да, для всех. А что не так? Для всех, кто идет в гору, а
не катится с горы.
Мазарин сказал с торжеством:
– А это и есть тот пунктик мелким шрифтом, что лохи не
замечают в умело составленных договорах!.. Кто будет отбирать-то? Кого в элиту
бессмертных, кого в газовую печь?
– Газовых печей не будет, – объяснил я. – Зачем
матерьял портить? Есть хлев, пусть живут дальше, как жили. До глубокой старости
и естественного конца. А кому вручать бессмертие… так все на виду. Конечно же,
тем, кто жизнь отдавал науке, искусству, творчеству, работе, кто жил достойно,
а не тем, кто с утра стоит у пивного ларька и провожает глазами каждую задницу
с единственной мечтою трахнуть.
Мазарин кивнул, сказал оживленно:
– В имортизме, как понимаю, есть несколько простейших истин.
Первая: невозможно тащить к звездам все человечество. Или к Богу, один хрен.
Вторая: но тащить надо. Третья: тащить надо, не опускаясь самим до уровня
простолюдья. Четвертая: помнить, что во все века на одного умного рождалось
сто… гм… простых людей, и не пытаться процент умных увеличить. По крайней мере,
без генной инженерии. Нам достаточно и одного умного на тысячу, чтобы
человечество развивалось успешно. Сейчас же тенденция такова, что умные
стыдятся своей умности и начинают усиленно сползать пониже, чтобы быть «как
все». И еще одну проблему решит имортизм… Пока она еще на горизонте, лишь
немногие способны ее разглядеть, тем более еще не видят, что несет на самом
деле… но скоро замаячит во весь исполинский рост! Я говорю о всех этих
разговорах о клонировании, генной инженерии и возможности бессмертия.
– Ну-ну! – поощрил Казидуб.
– Мы не можем пустить ни бессмертие на поток, – сказал
Мазарин, – ни даже клонирование. Это ничего, что я говорю «мы»?
– Считайте себя имортистом, – разрешил я великодушно.
– Спасибо. Я имею в виду, глупо поддерживать до
бесконечности жизнь идиотов с помощью выращивания для них отдельных частей или
замены больных органов. Демократия демократией, но бессмертие должны получать
лучшие! Но при демократии это невозможно, такой хай поднимется…
Ростоцкий криво улыбнулся, сказал невесело:
– Более того, в порядке политкорректности первыми бессмертием
придется наделить идиотов, неизлечимо больных, уродов и прочих демократов. Так
ведь? Вот в такую дыру загнали цивилизацию эти гребаные… Да, с ними пришлось бы
кончать так или эдак, это тупик. Хуже, чем тупик, – гибель рода
человеческого!
– Ага, – нервно возразил Казидуб. – Попробуй скажи
что-нить против демократии! Не отмоешься.
Я предложил со злой иронией:
– Попробуйте действовать на опережение. Обвиняйте их в том
же самом. И вообще, если приперты к стене и не находите доводов, а страстно
хочется не просто возразить, а сокрушить оппонента, то прибегните к
изобретенному демократами отличному способу, проверенному и доказавшему свою
убойную силу. Скажите громко с изумлением в голосе: «Да вы фашист!» – и
неважно, о чем была дискуссия: о политике или способах рыбной ловли на блесну,
сокрушенный оппонент сразу умолкнет, начнет жалко оправдываться, что-то
мямлить, краснеть и бледнеть, а вы можете гордо расправить крылья и поливать
его сверху пометом, время от времени бросая язвительные замечания, типа «расист»,
«националист», «патриот», «а еще в шляпе».
Ростоцкий покачал головой:
– Нет.
– Что именно?
– Не катит.
– В каком пункте?
– В самой сути. Вы же сами – забыли, да? – еще раньше
высмеяли эти штампованные приемчики. Теперь всякий, кто такое вякнет, пугается,
когда вокруг начинают ржать, как здоровые брабантские кони… Интересно, что это
за такие кони?
– Наверное, как наш Казидуб, – предположил
Мазарин. – Он еще тот… конь.
Казидуб поднялся, поморщился, ухватившись за поясницу. Я
смотрел с сочувствием, у крупных людей с излишней массой почти всегда проблемы
с позвоночником, да и вообще с суставами и связками. Казидуб прошелся вдоль
стола, Мазарин сосредоточенно щелкал по клавишам, сортировал файлы. Ростоцкий
допивал кофе.
– Красиво, – послышался голос Казидуба.
Глава 11
Он остановился перед картиной на стене в массивной раме.
Полоска моря занимает совсем немного места, все остальное пространство –
великолепнейший закат: багровые тучи, оранжевые разрывы, золотые громады с
пурпурными краями.
Казидуб полюбовался. Вздохнул:
– Красиво… Великолепно. Просто сказочно!.. Вот так же точно
наблюдаем закат самого красивого и великолепного заблуждения человечества…
Да-да, заблуждения, основанного на благородной и наивной вере, что раз все люди
– от Бога, то все равны, и все имеют право голоса. Не просто право голоса
пожаловаться, а даже определять облик общества, в котором живут. Все предыдущие
века и тысячелетия, где управляли вожди, были названы жестоким и неверным
временем, всем дали равные права, равные возможности, равные голоса… И вот
простолюдины, все эти конюхи, лакеи, комедианты и прочая чернь – начали
править…
Он потемнел, как будто потолок, откуда льется свет, застлала
грозовая туча. Ростоцкий сказал сочувствующе:
– Михаил Потапыч, заблуждение в самом деле было прекрасным и
благородным! Недаром же охватило все молодые государства Европы. Устояли только
старые, древние, неторопливые, все видавшие, в том числе и демократию в
каких-нибудь своих областях и мелких королевствах. Теперь вся Европа, пострадавшая
от неудач демократии больше, чем Россия от попытки построить коммунизм, в
глухой обороне. США в этом случае тоже пристегиваю к Европе, ибо те недоумки за
океаном не больше, чем вымахавший сын-переросток, крепкий мускулами, но слабый
на голову.
