Имортизм всколыхнул общественное сознание, а когда к далекой
манящей цели, именуемой «бессмертие», добавились ясные и простые, понятные всем
меры, обеспечивающие ускоренный путь к этому бессмертию: убийц и бандитов
судить по сокращенной программе, ни один да не избегнет расстрела, жестокие
меры за вандализм, за разбитые стекла в транспорте, вспоротые сиденья, матерные
надписи на стенах, – это не просто всколыхнуло, это перевербовало,
несмотря на ее громкое и показное сопротивление, даже самую что ни есть
гуманнейшую интеллигенцию, что вдруг ощутила сладость безопасности, когда не
надо ночью выходить с собакой встречать возвращающуюся с вечерней смены дочь…
Эти меры обеспечили полнейшую поддержку всех: от простых
слесарей до академиков и мафиози, что давно уже стали респектабельными
бизнесменами и от простого рэкета брезгливо открестились.
Я быстро просматривал листки, сердце учащенно бьется, к
горлу, как выдавливаемый снизу поршнем, поднимается тугой ком. Неужели, неужели
мы сумели? Судя по этим бумагам, Россия снова преподнесла сюрприз: народ, что
уже превратился в разочарованный и спивающийся сброд, поверил в руководство, а
следом – в себя, в свои силы и, конечно, в Россию. А мы, имортисты, уже ведем,
в самом деле ведем эту горланящую толпу, на ходу превращая ее в партию, как уже
до нас однажды сделал Моисей, ведем через палящую и безводную пустыню к дальним
зеленым долинам абсолютного имортизма, обетованной страны бессмертия.
Я встал, но поймал себя на мысли, что пытаюсь увильнуть от
работы, заставил себя сесть, только с силой потер лоб и уши, чтобы прилила
кровь к голове, а то все стремится к тому месту, которым думают демократы.
Итак. Действовать без правил – самое трудное и самое
утомительное занятие на этом свете. Потому недостаточно прекрасной и
возвышенной идеи имортизма – нужно расписать чуть ли не каждый день, каждый
час, чтобы не оставить щелочку для животного.
Сейчас же у меня перед глазами вот этот листок на стене:
«Заповеди имортизма:
1. Тело твое – не ты сам, а сосуд, в котором живешь.
2. Заботься о теле своем больше, чем об одежде, ибо тело
сменить пока что не можешь.
3. Отдели себя от животного в себе и следуй желаниям духа
своего.
4. Не останавливайся – ты еще далек от Бога.
5. Делай, что делаешь, закрой уши для дочеловеков».
Это лишь костяк, скелет, основа. Для меня достаточно, как и
для немногих имортистов, что, подобно мне, не будем скромничать, аки горы,
вершинами уходящие за облака, но для нормальных людей, что хотят быть имортистами,
нужны законы и правила на каждый час, на каждую минуту! Враг силен, он
пролезает в каждую щелочку…
Волуев появился снова, доложил бесцветным голосом:
– Заключен договор на поставку в Россию семи миллионов
телекамер скрытого наблюдения. Разумеется, все фирмы мира не наскребут столько,
но обещали за год справиться…
– Хотя бы скидки за опт получили? – спросил я
скептически.
– Прослежено, – заверил Волуев. – Кроме того,
помимо телекамер скрытого наблюдения, я, с вашего разрешения, велел установить
наблюдение за сайтами. А также перехват радиопереговоров. В доктрину имортизма,
как я понял, входит полное наблюдение даже за частной жизнью человека?
Я кивнул:
– Верно. Но, мне кажется, вы поторопились. Есть более острые
проблемы, чем наблюдать за частной жизнью…
Он покачал головой:
– Осмелюсь возразить, господин президент! Именно сейчас,
когда имортизм идет на ура, на взлете, так сказать, когда преступность
выметается железной метлой, народ готов заплатить даже такую цену за
безопасность. А потом, когда заживет лучше, уже не позволит всевидящему глазу
государства подсматривать за его личной жизнью. Я намекнул господину
Романовскому, что пора начинать пропагандистскую кампанию…
– Какую? – спросил я, насторожившись.
– Что, как это ни гадко, но выживаемость вида человеческого
важнее, чем сегодняшние взгляды на то, что прилично, а что неприлично.
Он поджал губы, похожий на строгого пастора пуританской
церкви, взгляд суров, настоящий кандидат в аскеты.
Я взглянул с сочувствием, отвел взгляд. Имортист – это не
святой человек, свободный от всех животных недостатков. Увы, это все тот же
потомок… уже и не разобрать – Хама, Сима или Яфета. Отличие от других собратьев
в том, что пытается выкарабкаться из болота, подняться со дна, не
останавливается при неудачах, снова и снова выдавливает из себя скота, идет по
дороге к своему Великому Отцу, хотя ох и трудна эта дорога, когда по обе
стороны дороги бордели и телешоу, а крутые каскадеры говорят насмешливо: ты че,
не мужчина разве? Выпей с нами, потрахайся, нажрись так, чтобы три дня
блевать, – красота! Это по-мужски, это по– нашему!.. Да и дороги видимой
нет, темный лес, только и видишь изредка взблескивающую за ветками далекую
звезду…
Александра приоткрыла дверь и, сунув голову в щель, пропела:
– Господин Вертинский…
– Пропусти, – сказал я. – Он же в списке лиц,
которые могут проходить ко мне, минуя бюро пропусков, верно?
– Но не минуя меня, – возразила она. – Он же злой,
как крокодил… Ой!
Дверь открылась шире, вошел Вертинский, придерживая
Александру под локоть.
– Простите, – проговорил он галантно, – но я
крокодил, крокодилю и буду крокодилить!
– Проблемы? – спросил я.
Он хмыкнул:
– Если у вас нет проблем – значит уже померли. Так что
радуйтесь, проблем все больше. Здравствуйте, Антон Гаспарович.
– Прямо ликую, – буркнул я. – А где их все больше?
Александра ускользнула бдить и охранять, Волуев остался, в
глазах поблескивают искорки. Мне показалось, Вертинский ему не очень нравится.
– Везде, – ответил Вертинский. – В частности, не
перегибаем ли с нравоучениями для… э-э-э… молодой аудитории?
– В какой части?
– Да везде, везде… Сомневаюсь, что надо вот так… гм, круто.
И ригористично. Не надо забывать, что даже самые талантливые и рвущиеся к
звездам тоже порой упивались, аки свинтусы, задирали девкам юбки… Не будем ли
похожими на старых пердунов, что с возрастом, уже не в состоянии сами грешить,
ополчились на молодых? И учим их уму-разуму, как учит любой выживший из ума
старый хрыч, что сам себе шнурки не завяжет?
Я усмехнулся:
– Во-первых, еще можем грешить, еще как можем. Но дело не в
том. Разве мы, именно мы не отказывались в молодости от безудержных пьянок,
чтобы грызть гранит науки, качать мышцы, в то время как сверстники чуть ли не
силой тащили нас к девчонкам, где и выпивка, и доступный секс, и вообще
весело?.. Мы именно потому здесь, в правительстве, что отказывали себе в
простейших удовольствиях для вот этого, великого удовольствия перестраивать
мир!.. Да и женщины, если правду сказать, теперь все наши, а те дружбаны,
тащившие нас на пирушки, так и остались слесарями… и девки у них все те же…
простенькие. Как коровы, только визгу и ужимок больше. Вы понимаете, о чем я?
