– Пусть идут, – повторил я.
– Может быть, распорядиться насчет усиленных отрядов милиции?
Я взглянул с удивлением:
– Наше ли это дело? Пусть Ростоцкий занимается своим делом,
мы – своим. Заодно посмотрим, как он справится с новыми полномочиями.
Гомосексуализм, мелькнула мысль, педофилия и прочие
сексуальные извращения возможны только при демократии, так что все извращенцы –
убежденные демократы. Эта аксиома верна и в обратную сторону: все демократы –
извращенцы, ибо скажи, кто твой соратник по партии, и я скажу, кто ты. Кто не
останавливает порок, тот поощряет его распространение.
Через час я наблюдал уже на всех экранах многоцветье, словно
радуга упала на Тверскую, захватив проезжую часть и выплескиваясь на тротуары.
Передние демонстранты несут на шестах во всю ширину улицы транспарант, но не
красный, как ожидалось инстинктивно, а голубой. И хотя красного цвета хватает,
но плакаты и транспаранты голубые, а буквы кричаще желтые. Народ жмется к
стенам домов, как в узком ущелье, где катит грозная волна.
Мы в малом зале совещаний наблюдали за демонстрацией на большом
экране, а еще несколько экранов показывают голову, хвост, реакцию прохожих,
отдельных демонстрантов. Подошли члены моего Тайного Совета: Вертинский, Седых,
Тимошенко, Атасов, а Волуев, устав щелкать пультиком, переключая на большой
канал с малых, с почтительнейшим поклоном вручил его мне.
– Как вам нравится?
– Красивый карнавал, – признал я, – как в Лимпопо
или Бразилии, где крокодилы и бананы… Неужто одни гомосеки?
– Нет, конечно, – заверил он. – В этой колонне
почти в полном объеме трансвеститы, вуайеристы, скотоложники, фетишисты,
некрофилы, педофилы, а также нудисты…
Седых спросил с ехидцей:
– А почему «а также»?
Тимошенко хохотнул нервно:
– А дорогой Антон Гаспарович считает их вполне приличными
людьми. И не желал бы их присутствия в таком дурном обществе.
Волуев пожал плечами:
– Не вижу ничего особенно дурного, когда красивая женщина
ходит обнаженной, пусть даже вовсе голой. Зато сразу видно, если ли у нее на
теле следы от уколов.
– Материалист, – сказал Седых с отвращением. –
Обнаженная женщина… это красиво само по себе! А он – уколы… Тьфу на вас, Антон
Гаспарович. Тьфу-тьфу!..
– А где лесбиянки? – спросил Тимошенко очень
заинтересованно. – Лесбиянки где?
– В следующей колонне, – сообщил Волуев с видом
гостеприимного гида. – Параллельно с трансвеститами. Они идут плечо к
плечу, символизируя… да-да, символизируя. А следом садисты и мазохисты, тоже
рука об руку. Их объединяют в одну группу садомазохистов, но это неправильно.
Садомазохисты – это отдельная группа.
Тимошенко восхитился:
– Все-то он знает, везде побывал, все попробовал!.. Вот
жизнь у человека!
Я смотрел хмуро, почти не слушал, в черепе вертелось одно и
то же: демократия – спасение для педофилов, гомосексуалистов, зоофилов,
мазохистов, копрофагов и прочих нетрадиционных натур. Перед всей мерзостью и
гнусью, что есть в человеке, культура ставит запрет, не дает вырваться на
свободу. Свободу, свободу от всего дает только демократия, либерализм.
Общечеловеческие ценности – это те ценности, что общие у человеков. Достаточно
ли это доступно, чтобы поняли даже тинейджеры?.. Если что-то трудно, надо
повторять и повторять, все простые человеки не любят мыслить, пробовать
адаптировать еще. Общее у человеков… то самое, что ниже пейджера. Или поясного
ремня. На этом уровне, чтобы общечеловекам было понятно, теперь строится
политика, экономика, пишутся книги, создаются картины, произведения искусства,
снимаются фильмы, а сложнейшая компьютерная технология создается в первую
очередь для того, чтобы в виртуальных мирах трахать всех баб, а также мужиков,
собак, кошек, свиней, рыб, осьминогов и все, что можно вообразить. И
по-всякому.
– Не завидуйте, – сказал Волуев нравоучительно, –
Нехорошо-с!
– Дык я ж не вашей ученой степени завидую, – возразил
Тимошенко. – А вот вашей эрудиции в знании всех злачных мест… Хоть один
адресок дадите?
Кровь била в виски, мысли толкутся вокруг этой нелепейшей
демонстрации, способа доказать всему миру правоту своих поступков, но в глазах
Волуева вопрос, с укоризной покачивает головой, а взглядом указывает на часы.
Подходит время важной встречи, не забыли, господин президент?
Я вздохнул, пора на разговор с президентом Молдовы. По
протоколу, он сейчас въезжает в Кремль, мне надлежит встретить его на третьей
ступеньке у входа, дважды расцеловаться, но не по-брежневски, а обнимаясь дружески
и слегка соприкасаясь щеками, после чего отправимся в Георгиевский зал, где и
пройдет запланированная еще полгода назад встреча, посвященная проблемам
увеличения товарооборота, статуса русского языка, окончательному вывозу
последних боеприпасов, срок которых уже вышел и, следовательно, продать на
сторону нельзя…
Волуев двигался неслышно рядом, шепнул:
– Не хмурьте чело, господин президент!.. Государственному
деятелю это противопоказано. На вас смотрють!.. Хотите, чтобы курс рубля упал?
– Лучше скажи, как уронить доллар.
– Увы, только мимикой не отделаться… Не забудьте, после
молдаванина запланирована на семь минут церемония награждения Подбельского!
– Это дирижера?
– Он скрипач!.. Тот самый!
– Не пропустить бы демонстрацию, – пробормотал я.
– Хотите поприветствовать с трибуны? Не спешите, им еще час
до Центра. Пешком, выносливые, гады.
Глава 2
Встречи на высоком уровне, которые я провел за эти дни, это
встречи с президентом России, а вовсе не со мною, Бравлином Печатником, там все
было согласовано, утрясено, договорено, уточнено, а нам оставалось только
улыбаться перед камерами, долго и с улыбками пожимать руки, театральными
жестами передавать друг другу протоколы о сотрудничестве и снова улыбаться в
объективы.
Семь минут награждения уложились именно в семь минут, я
наконец вышел из зала, чувствуя на лице примерзшую улыбку, никогда так долго и
часто не улыбался, рот болит от непривычных упражнений, я ж не юсовец, это у
них там самые накачанные мышцы.
– Вернетесь в малый зал? – поинтересовался
Волуев. – Туда передают всю информацию о демонстрации.
– Да, конечно. Члены моего Совета там?
– Нет, они засели в гостиной. Жарко, велели подать ящик
нарзана, о чем-то спорят.
Я свернул в гостиную, Тимошенко, Седых и Атасов развалились
в креслах, Вертинский прохаживался, как обычно на лекциях, я услышал его
убеждающий голос:
– Не было в прошлом тех жестокостей, о которых жужжат в уши
либералы. Не было!.. Да, печенеги или половцы уничтожали целые деревни, сжигали
дома и жителей убивали поголовно, не разбирая, кто из них стар и млад. Да,
христианствующие крестоносцы стирали с лица земли целые города мусульман,
убивали и насиловали без разбора, заодно и подвергли ужасающему разгрому
христианский Константинополь… однако люди того времени смотрели на мир более
цельно, чем мы сейчас! Это мы ныне в страшной ловушке нашего мировоззрения.
Мол, каждый человек – это целый мир, потому, дескать, надо к нему так и
относиться, верно? А для жителей того времени все люди были только частицами своих
миров: степного, оседлого, христианского, исламского… Даже Константинополь
олицетворял чужой мир, ибо принадлежал враждебному православию, и крестоносцы
честно и без угрызений совести постарались ослабить его, как могли, во славу и
возвышение своего католического мира!
