– Точно, – согласился я. – А вы, оказывается,
чревоугодник?
– Увы, – согласился Иосия, – есть такой грех.
Люблю все греческое, такое утонченное и красивое… И весь эллинский культ
прекрасного, утерянный сейчас…
Иесафат вздохнул, но смолчал, уже отрезал куски мяса и
отправлял в рот. Лезвие моего ножа все еще пилило нежную розовую плоть, я
кивнул, сказал, колеблясь, стоит ли вот так прямо между рогов кувалдой, но ведь
визит не официальный, даже не рабочий, а так, пробегом, к тому же у нас есть
нечто общее, могу позволить сказать чуточку откровеннее, чем если бы другому
деятелю…
– Вы лучше знаете греческую цивилизацию, – сказал
я, – знаете утонченную эллинскую культуру с ее поэзией, философией… Это
только на мой взгляд имортиста она была мерзостью хуже, чем даже
вавилоно-американская! Нет, хуже не мерзостью своей, а воздействием. С юсовским
мировоззрением проще, там всем правит бал то, что ниже пояса, но даже такое
примитивное оказало немалое воздействие на сынов Сима, что не очень-то хотели
возвращаться из вавилонского пленения, верно? Ездре понадобилось немало сил,
чтобы собрать хотя бы малую кучку добровольцев и вывести из богатого и сытого
Вавилона в бедный и голодный Израиль.
Иосия перестал есть, смотрел настороженно, Иесафат молча
отправлял мелко нарезанные кусочки мяса в рот, но глаза его следили за мной
неотрывно.
– А ультрагуманистическая философия эллинов, – сказал я
вежливым голосом, даже улыбнулся, чтобы они могли расценить мои слова и как
шутку, если так будет удобнее, – объявившая человека самым совершенным из
творений Бога, единственным центром Вселенной, мерой всех вещей, и вовсе была
страшна своей красивостью и ложной гуманностью. Человек охотно творит из себя
кумира, считает себя высшей общечеловеческой ценностью, и потому все виды
человеческой деятельности: наука, искусство, промышленность – бросаются на
проектирование, разработку и производство прокладок с крылышками, а
удовлетворение низменных потребностей простого человека становится всеобщей
философией… это даже не греческие идеалы, это еще ниже – идеалы потомства Хама,
что сейчас почти полностью перебралось за океан и там расплодилось до
невозможности.
Иосия нахмурился и начал копаться в мясе, Иесафат проговорил
негромко:
– Мы слушаем вас, господин президент.
– Да то, что скажу, не ново, не ново… Мир погрязает в пучине
духовной скверны!.. Какие затертые слова, их уже и не воспринимаешь, а ведь это
в самом деле случилось. Но по мне, так греческая культура – это полнейшее
дерьмо, у них все боги трахались друг с другом, не обращая внимания на пол и
возраст, трахались с животными, рыбами, птицами, занимались кровосмешением –
уже этого достаточно, чтобы я не рассматривал их как… вообще не рассматривал!
Иесафат хмыкнул, посмотрел на Иосию. Тот помрачнел и
наклонился над тарелкой.
– Так его, господин президент, – посоветовал
Иесафат. – А то прям колаб в моем правительстве!
– Что самое трудное было для Моисея? – спросил
я. – Нет, вовсе не тяготы сорокалетних скитаний в пустыне! Труднее всего
было из обленившихся рабов создавать свободных людей, отвечающих за свои
поступки. Вот уже вроде бы выковал из них имортистов, выдавил скотов, но все
равно за время скитаний десятки возмущений и восстаний, попыток вернуться в
бездумное рабство, а один заговор – Корея, Дафана и Авирона – перешел в
восстание двухсот пятидесяти священников, что едва-едва не привели Моисея к
поражению и гибели! Спасло только вмешательство небес: разверзлась земля, огонь
поглотил отступников. Всю дорогу эти ведомые к коммунизму противились, пытались
побить его камнями и даже в самом конце странствий, уже в виду Палестины,
отказались туда идти… Разве не так?
Иесафат вздохнул, отвел глаза в сторону. Снова вздохнул:
– Эх, господин президент… Все верно, однако… однако мы в
такой дыре, что уже и не знаю, как удержаться, не дать погасить свечу. Нет у
нас ни Моисея, ни Ездры, ни даже Бен-Гуриона… Страна уже эллинизировалась, как
вы говорите очень вежливо, а если точнее – овавилонилась. А наши маккавеи все
еще сидят в наглухо закрытых от жизни храмах и выясняют сложнейшие
теологические вопросы, которые могут понять не больше десяти человек на
планете…
– Что ж, прекрасно, – сказал я вежливо.
– Господин президент, вы же превосходно понимаете, –
уличил он. – Маккавей тогда вышел из кельи на свет, увидел непотребство и
убил наглеца, что встащил свинью на жертвенный камень и собирался ее зарезать.
И сразу началось очистительное восстание!
– Станьте этим маккавеем, – сказал я. – А как
иначе?
Он сказал уныло:
– Вы им стать сумели, а я… кишка тонка.
– Моисей отказывался даже перед лицом Бога, – напомнил
я.
– Мне бы вашу волю, – проговорил он невесело.
– Вы даже не представляете, как пробовал отмазываться я!
Иесафат со спутником отбыли, у них здесь просто транзит,
ничего официального, хотя телевизионщики и наснимали несколько километров, как
мы улыбаемся и трясем друг другу руки.
Со второй половины дня в большом зале постоянно толклись
люди. Впрочем, на просителей похожи мало, крупные, откормленные, широкие в
кости, с грохочущими голосами, размашистые и властные, как ни пытались это
скрыть и стать ниже ростом. Александра время от времени приводила кого-нибудь,
сама объясняла, в чем проблема. Умница, все схватывает на лету, а заботы этих
управленцев знает, кажется, лучше их самих. Главное, она требовала, чтобы они
знали доктрину имортизма назубок, там уже есть все основные правила и указания,
а президент сейчас выступает только как толкователь.
Я выслушивал, давал указания, сам удивлялся, что все-таки
разбираюсь, со всеми сложными случаями отправлял к Медведеву.
– У нас есть премьер-министр, верно?.. Он свое дело знает.
– Господин президент, но… его указания сейчас в корне… прямо
в корне противоречат тому, что он говорил месяц назад!
Я поинтересовался:
– И какие его распоряжения вам нравятся больше?
Чиновник, глава госкомхоза, отводил глаза, пожимал плечами,
вздергивал брови, но я не сводил с него взгляда, наконец он промямлил с
неохотой:
– Мало ли что нравится… Понятно, что нынешние нравятся
больше! Но это же вся работа рухнет.
– Работайте, чтоб не рухнула, – сказал я строго,
президент должен быть строг, но справедлив. – Сейчас у вас больше власти.
Так пользуйтесь же! Пользуйтесь. У вас стало не меньше рычагов, а больше.
Хороший признак, с первого же дня, как я победил на выборах,
аналитики отметили оживление на рынках, в бизнесе, производстве. Еще впереди
оставался длинный период, пока старый президент передавал мне дела, но начали
открываться новые фирмы, с заводов перестали уходить люди. Вертинский
внимательно следил за изменениями, поговаривал, что нашу программу знает,
оказывается, намного больше людей, чем мы рассчитывали. И хотя это вовсе не
программа выхода страны из кризиса, но в ней увидели лестницу, ведущую из
болота… вообще.
