Он снова смешался, умолк. Я подождал, за столом начался
тихий говорок. Я постучал снова, наступила тишина, все взгляды скрестились на
мне.
– Я помню, – сказал я неожиданно для всех мягко, а то
что-то последние дни чересчур зол, вот-вот интеллигенция заговорит о зловещем
оскале имортизма, – весной, уже солнце вовсю жарит, а народ все еще в
зимнем… А я решался одеться полегче первым. Иду по улице в рубашке или в
пиджаке, а навстречу все в пальто, шубах, дубленках. Задыхаются от жары, на
меня смотрят во все глаза. Заранее знаю, что дома скажут своим: уже ходють! И
завтра все те, кто меня видел, выйдут в пиджаках вместо шуб. А послезавтра на
костюмы перейдут те, кто видел тех героев.
Седых спросил осторожно:
– Хочешь сказать, что и остальные страны… могут последовать?
– А ты не веришь?
Он сдвинул плечами, голос прозвучал несколько колеблющийся:
– С победой Октябрьской революции у нас с нетерпением ждали
мировой. Не повторить бы ту же ошибку…
Я поморщился:
– Последуют, но не так явно. Просто в России все всегда
резче, круче, кровавее. Но мир изменился, жаль, мало кто это заметил. Во многом
наша победа обязана именно Западу. Нет-нет, бомбардировка Югославии, захват
Ирака, давление на другие страны – это другое. Я имею в виду всю эту дрянь, что
не только заполонила Запад, но и добилась победы! Добилась признания своих
прав. То, что было немыслимо в начале двадцатого века или даже в середине,
сейчас вот оно! Жвачник нельзя включить, чтобы не увидеть, как гомосеки
трахаются. Знаете же, на Западе живут нормальные люди, только благополучие в
квартирном вопросе испортило…
Вертинский поежился, я перевел на него взор, он знаками
показал, что нем, как рыб о кухонную плиту. Или уже вовсе на сковороде.
– Извращенцев, – сказал я с нажимом, – всякий
здоровый человек осуждает. И не прочь в глубине души, чтобы они все, гады,
исчезли. Но вслух не говорит: политкорректность! Даже через силу улыбается и
жмет руку. С публичными казнями еще круче и нелепее. Каждый или почти каждый в
глубине души желал бы, чтобы преступников наказывали жестче. А за тяжкие
преступления чтоб вообще казнили. Но вот вслух… А почему молчит? Оказывается,
мешают… ха-ха!.. французские гуманисты позапрошлого века и их прекраснодушные
принципы. Представляете, даже не прошлого века, а позапрошлого! Из того
времени, когда гомосеков на кострах жгли, а ворам рубили руки. Крупному ворью –
головы. Сейчас же, вспомните, все критерии размыты, а правила отброшены! Все.
Не только для гомосеков. Мир должен пожрать… или пожать?.. то, что посеял. На
ниве вседозволенности и распущенности взрастают оч-ч-ч-чень разные цветы.
Тимошенко сказал осторожно:
– Наш цветок, по моему глубокому убеждению, будет… всего
лишь шокирующим, непривычным для остальных цветов клумбы. Но его примут. Вот
как Бог свят примут!
– Еще как примут, – ответил я и жестко улыбнулся. –
На казни будут с детьми ходить, как в цирк! Мороженое будут продавать, квас,
пепси…
– Может быть, вход сделать платным? Все же копейка в казну…
– Нет, – отрезал я. – Эти зрелища должны быть
бесплатными. Как и вход в Третьяковскую галерею.
Несмотря на жесткие слова, налет приколизма уловили все, с
готовностью заулыбались, задвигались. Когда слишком страшно или неуютно, мы
поспешно шутим, острим, придумываем анекдоты. И сразу безрадостная жизнь
становится уютнее.
Я взглянул на часы, поднялся.
– Ладно, пойду президентить. Или президентствовать?.. Вам
легче, хитрецы.
Тимошенко сказал льстиво вдогонку:
– На здорового верблюда и груз… побольше, побольше.
Глава 3
Я вернулся в свой рабочий кабинет, теперь это мой. Кресло с
готовностью приняло седалище. Тут же слева от руки вспыхнул небольшой экран,
появилось лицо Александры.
– Господин президент, – проговорила она, тщательно
выговаривая слова, – к вам Волуев, руководитель администрации президента
РФ…
– Эт моей, что ли?
– Да, если вы считаете себя президентом, – ответила она
ровным голосом, потом подпустила в него чуть тепла: – Или вы просто поигрались?
– Проси, – сказал я и добавил подозрительно: – Но, как
я помню, мне предыдущий президент сказал при передаче дел, что у этого рукадмина
право входить без предварительного запроса?
– Правила устанавливаете вы, – пояснила она. – Тем
более… у вас могут быть очень революционные правила.
– Да, – согласился я, – но это пока оставим как
есть.
Вертинский одобрительно хмыкнул, вернулся в кресло и
потянулся за газетой. Почти сразу же дверь отворилась, руководитель
администрации явно ждал прямо за дверью от Александры кивка, в кабинет вошел
настолько тщательно одетый и наимиджмейкерный господин, что мне стало бы
стыдно, будь я… словом, из массы, сейчас же я лишь рассматривал его с
любопытством, человека-невидимку, который почти никогда не появляется в кадрах
хроники.
– Господин президент, – произнес он, остановившись по
протоколу строго в четырех шагах от моего стола.
Вертинского он не замечал, хотя стоит рядом с его креслом,
однако мне показалось, что на холеном лице промелькнула едва заметная гримаса
неодобрения.
– Да, господин Волуев, – ответил я. – Что у вас?
– Пока рутина, – ответил он вежливо. –
Взгляните-ка…
На мой стол опустилась пачка листов на прекрасной бумаге, с
гербами, золотыми полосками. Волуев выпрямился и почтительно ждал, как
образцовый дворецкий. Впрочем, даже должности простых слуг при королях
становились высшими чинами, так, «маршал» раньше был просто слугой при короле.
Я поковырялся, разгребая листы без всякого почтения, это не
почетные дипломы, а всего лишь поздравительные телеграммы в связи с избранием
на пост президента России. Глаза быстро выхватывали заголовки, за спиной
сочувствующе сопел и вздыхал Волуев. Пока что поздравления только от
правительств, что сами выглядят несколько «экспериментальными», а то и вовсе от
террористических или близких к ним. Некоторые заслуживают внимания, но пока что
нет ни одной от стран… гм, с мнением которых считаются.
– По моим данным, – произнес Волуев над ухом, –
сейчас разрабатывается текст в кабинете министров Италии, а также в канцелярии
президента Франции. О Германии пока неизвестно, но, полагаю, там тоже тщательно
готовят форму поздравления для такого особого случая, а отправят не раньше, чем
получим поздравление от шести-семи стран Европы.
– Что насчет Англии?
– Оттуда традиционно поздравят последними.
Я усмехнулся:
– Если, конечно, вообще поздравят.
– Да, господин президент, – согласился он ровным
голосом, – не исключено, что предпочтут хранить настороженное молчание. Мы
сами дали им повод… Я имею в виду казнь на Красной площади. Нехорошая примета.
