Вертинский сказал с осторожным сомнением:
– Неужели у Штатов нет других противников на дороге к
мировой власти?
– Есть еще Китай, а также Индия, Пакистан, Северная Корея…
Но будем реалистами, Индия и Пакистан – не соперники, им разве что друг с
другом драться, о Северной Корее умолчим, самим не смешно?.. а вот Китай может
стать очень серьезным противником… лет через двадцать-тридцать. Да только дядя
Сэм ему не даст и пяти. Захватив Россию, выставит на границе с Китаем
полмиллиона крылатых ракет, а Китай с его полутора миллиардами населения –
крохотная страна. Накрыть его одним залпом проще простого.
– Что, дяде Сэму не терпится ударить по Китаю? Но для этого
надо срочно занять Россию?
Казидуб сказал зло:
– Эту территорию, как говорят демократы! Эту территорию. Уже
сегодня в Казахстане, в Прибалтике, на Кавказе и в среднеазиатских республиках
США начинают установку самых новейших мобильных крылатых ракет дальностью в
шесть тысяч километров. Планируется, что их разместят не меньше сорока тысяч
штук, хотя все эксперты дают голову наотрез, что для уничтожения всей военной
мощи России достаточно будет двадцати тысяч. Однако, помимо этих ракет, в
первом эшелоне удара примут участие тридцать тысяч крылатых ракет морского
базирования, а также десять тысяч – воздушного.
Глава 12
Он докладывал бесстрастно, холодным голосом
профессионального военного, для которого смерть всегда рядом, для которого
умереть всегда легко и просто, а у меня сердце заныло, холодной иглой пронзило
всю грудную клетку. Я размечтался, как имортизм поведет человечество к звездам,
иным мирам, как вскроют другие измерения, как бессмертный человек своими
глазами увидит и расползание материков, и старение Земли, и расселение его
внуков по Галактике…
– Надо держаться, – сказал я. – Надо держаться.
– Надеетесь на чудо, господин президент?
– И на чудо тоже, – ответил я.
– Какое? – полюбопытствовал Казидуб.
– Не знаю, – ответил я честно. – Но чудо будет.
Бог своим партийцам отпускает строго отмеренное чудо. Чтоб не чересчур много,
но в то же время, чтобы хватило. Пусть и в обрез.
– Ого! На чем же зиждется… правильно я выговариваю?..
зиждется ваша уверенность?
Я помедлил с ответом, Казидуб, уже сказав главное,
расслабился чуть, а заморенный Медведев вовсе умоляет всем своим видом
передохнуть.
– На эволюции, – ответил я, – вселенской эволюции…
Вам любой ученый скажет, что мир постоянно усложняется. Не только наше
общество, духовный мир человека или наполнение его все более
высокотехнологичными вещами, но и сама структура пространства: кристаллы
растут, усложняются, из простых галактик образуются сложные, появляются новые
элементы, новые свойства космоса… нет, не потому, что у нас не было достаточно
сложных приборов – мир в самом деле усложняется, как растущий организм.
Впрочем, так и есть, Вселенная стремительно расширяется, растет, усложняется.
Вершина усложнения – жизнь. Вершина жизни – разумная жизнь. Вершина разумной
жизни – та, что ведет жизнь не к уничтожению, не к загниванию, даже не просто к
замкнутому существованию, а требует выхода в космос, на самые дальние рубежи…
Если хотите, можно назвать это нашим стремлением к Богу. Если не хотите, не называйте
или называйте как-то иначе, суть от этого не изменится. Пока что этим критериям
отвечает только имортизм. Так что вселенские силы… опять же называйте их как
вам удобнее, стараются нам помочь.
Все замолчали, потом Казидуб крякнул неестественно громко:
– Ну, если на США обрушится метеорит не меньше того, что
пробил дыру в Аризоне… я не слишком всплакну. Хотя, конечно, дурней жалко. Они
ж все-таки тоже наши. С другой стороны, сколько этих, что мешали древним
имортистам, мы перебили в те древние века?
Медведев поерзал, сказал несчастным голосом:
– Господин президент, я не теолог, не принимаю сигналы из
космоса, я всего лишь битый жизнью и реформами практик. И еще, господин
президент, сразу предупреждаю, от меня не ждите умных мыслей… Но я воспринимаю
умное от других, умею отличить от дури. И еще меня называют хорошим
исполнителем.
Я смотрел с любопытством в его крупное костистое лицо, что,
должно быть, как каменная глыба, впрочем, так и есть, но на этой глыбе
постоянно меняются оттенки, словно под потолком крутит лопастями вентилятор,
рассыпает блики и тени.
– Да, я тоже слышал.
– Так вот, – проговорил он. – С вашего разрешения,
я начну продумывать, как отодвинуть простолюдина… слово-то какое! «Простые
люди» говорим и не стесняемся, а «простолюдины» – как будто оскорбить, верно?
Так вот, как отодвинуть этих простых людей от принятия решений… ну, как бы это
сказать, касающихся общества. Не только их шкур, а… вообще. Когда мы жили под
диктатом зверя, как говорят, я слышал песни о любви, Москве, стране, конях,
снова о любви, а сейчас по всем телеканалам, по радио и всем танцплощадкам
слышу только один вопль: «Давайте трахаться!» Идиоты, да трахайтесь сколько
влезет, это же такое простое дело, зачем об этом кричать? Мы, помню, в женском
общежитии, гм… Но, слезая с еще потных девок, уже думали о самолетах, космосе,
дальних звездах… А сейчас, господин президент, назовите песни, вы их, как и я,
слышите отовсюду, про любовь, про наш город, про мужскую дружбу?
Я добросовестно попытался вспомнить, но в памяти всплывали
только песни старых лет.
– Вы только поосторожнее с такими терминами.
– Какими? – спросил он настороженно.
– Устаревшими, – ответил я с горькой издевкой. –
Теперь понятие крепкой мужской дружбы как истолкуют? То-то.
Он вспыхнул от возмущения, это было примечательно, что такой
огромный человек с крупным и свирепым лицом может краснеть, я даже залюбовался.
– Вот… вот видите!
– Я вас понимаю, – сказал я. – Более того,
поддерживаю всеми фибрами. Правда, это вы сами выступили с инициативой, не так
ли?
Он слегка растерялся, развел руками:
– Нет, я только исполнитель. Но это прямо сказано в вашей
программе имортизма! В смысле, я так понял.
– Правильно поняли, – ответил я. – Но вы даже не
представляете, что это за трудная задача. Это и есть сам стержень имортизма.
Решения должны принимать только… скажем, умные и достойные. Всех, у кого на
плечах голова, а не гениталии, достал нынешний вывих прогресса: все века и
тысячелетия мы ориентировались на умных и достойных людей, старались быть
такими же, благодаря чему и двигалась цивилизация… а сейчас вдруг мы, умные,
должны ориентироваться на орущих и приплясывающих дебилов! Да еще старающихся
стать еще дебилее, тупее, опуститься ниже, смеяться гаже… Эх, Игнат Давыдович,
иногда волосы встают дыбом, когда вижу, против чего мы выступили!
Он взглянул испуганно, в голосе появились незнакомые
умоляющие нотки:
