Медведев увидел меня в дверях, тут же оглянулся на
Романовского, сказал наставительно:
– Владимир Дмитриевич, вы как с культуркой обращаетесь?..
Мне это варварство как серпом по Фаберже, когда вот так грубо!.. лучше уж на
ковер…
– Хорошему Фаберже, – отпарировал Романовский
невозмутимо, – ничего не мешает. Господин президент, эти три подхалима
только делают вид, что работают! Я их уловки уже часа три созерцаю.
– Видите? – обратился ко мне Вертинский. – Сам
признался!
– Меня хлебом не корми, – сообщил Романовский, –
дай роскошно пожить. Вы, дорогой Иван Данилович, если жаждете сделать глупость,
торопитесь: вон те двое опередят!
Я прошелся по залу, сел, откинулся на спинку и в изнеможении
откинул руки на широкие подлокотники. Медведев сказал сердито:
– Господин президент, он нас обижает!.. Я бы все давно
сделал, да тут вирус завелся…
– А кофе на клавиатуру тоже вирус пролил? – спросил
Романовский саркастически. – Вообще-то, вы правы, Игнат Давыдович, вовремя
смороженная глупость делает обстановку более теплой, чем не вовремя испеченная
мудрость. Мне вот отсюда видно ваше резюме на экране, что-де стаби–
лизиpовались темпы pоста спада pоссийской экономики… Вот сижу и думаю, представляете?
Над чем бы ни работал наш Иван Данилович, всегда получается оружие. Да еще
такое, что бьет по своим! Стабилизировались темпы роста спада… круто? Это
только в нашем русском министерском языке, это я как министр культурки, как
говорит разлюбезный Игнат Давыдович, говорю!.. Вот и думаю, стоит ли свеч этот
геморрой?..
Шторх тоже посмотрел на Романовского поверх очков обжигающим
взором, пожаловался:
– Господин президент, его хотя бы приспособить кофе варить!
Ну, ни к чему не удается полезному, доброму, вечному!
– Меня и так постоянно преследует мерзкое чувство
перевыполненного долга, – сообщил Романовский.
Медведев буркнул:
– Вы страдаете манией величия, Владимир Дмитриевич!
– Великие люди манией величия не страдают, – возразил
Романовский, – они ею наслаждаются. Вы никогда не говорили с гением? А я
так часто с собой разговариваю. А вы, дорогой Игнат Давыдович, назвались
клизмой – полезайте, полезайте… Видите, господин президент, только прилег, а
уже заколачивают!
Я проговорил устало:
– По непроверенным, но заслуживающим доверия агентурным
данным, вы уже три часа созерцаете…
– Так это же какой труд! – запротестовал
Романовский. – Я же не просто созерцаю, я мыслю!.. А этим существам нужно,
чтобы я микроскопом гвозди… Хотя, конечно, если микроскоп хороший, можно и
гвозди, но ведь не оценят юмора, грубые… Грубые, серые, материальные. В смысле,
нерелигиозные, представляете чудовищ?
Вертинский фыркнул, Медведев презрительно скривился, Шторх
вообще не снизошел до реакции на выпад. Я поинтересовался:
– А вы, Владимир Дмитриевич? С вашим бунтарским инстинктом
трудно признать Творца, не так ли?
Романовский негодующе фыркнул:
– Человек, господин президент, рождается с религиозным
инстинктом! Без веры и законченной картины представлений о Вселенной человеков
не бывает. Это можно называть принципами, кругозором, а можно, как это делает
Орест Модестович, вообще никак не называть. Типа, люблю копаться. Это понятно и
почтенно, но вот только любовь к копанию на ровном месте несостоятельна, и
поэтому следуют оправдания – мол, человек сам себя должен переделать, это такая
ступень мраморная, с перилами и барельефами, дальнейшей эволюции. То есть Орест
Модестович предполагает, что, когда человек себя изменит и при этом выживет,
там, в будущем, другой человек, на порядок выше, будет заниматься чем-то
туманно-радужным, типа возни с измененными и перешедшими на следующую ступень
эволюции мышами. Опять похвально, но чем будет руководствоваться тот,
следующий, эволюционно ступивший на мрамор, человек? Ведь светлые идеалы уже
достигнуты. А у него будут свои светлые идеалы и так далее. В принципе, об этом
можно писать страницами и томами. И это – псевдорелигия.
Вертинский перебил строго:
– Простите, вас занесло не в ту степь. Вы говорите о
каком-то шаманстве, а мы сейчас создаем Церковь имортизма…
– Церковь?
– Ну да. Имортизм уже есть, теперь нужна жесткая структура.
Чем остались бы разрозненные христианские секты без Церкви?
– Новых религий, – заявил Романовский, – не
бывает. Не бывает потому, что религиозный инстинкт – ровесник человечества.
Вера была всегда, и дело было лишь в правильной интерпретации того, что человек
чувствует по этому поводу. Имортизм не имеет начала и конца, ибо вечен. Он
существует в момент сотворения мира и в момент конца света – одновременно. Как
и три знакомые нам ипостаси Создателя – Творец, Учитель и Дух Святой.
Вертинский спросил ядовито:
– Именно такие?
– Какие удалось увидеть, – отпарировал
Романовский. – Станем умнее, увидим больше.
Он говорил очень серьезно, выглядел серьезно, даже вальяжную
позу переменил, я ощутил, что на этот раз обошелся без шуточек, на такие темы
не шутят, а кто шутит – тот бравирующий независимостью подросток, ему еще
взрослеть, умнеть, начинать понимать что-то помимо того, что уже знает, и
уверен, что окончательно постиг всю мудрость мира.
– Ай да Пушкин, – проворчал Медведев, – ай да son
of the bitch! Когда петух утром кричит «ку-ка-ре-ку», он, в общем-то, прав. На
путях истории дорожных знаков нет, так что лучше идти с Богом, чем идти на…
навстречу пожеланиям трудящихся. Ладно, вы как хотите, а я пошел, пошел…
Он поднялся, поморщился, отсидел то ли ногу, то ли поясницу.
– Уютно у вас, – пожаловался он. – Потому и
засиживаюсь… А дома уже обнюхивают, следы помады ищут! Ну да, на работе
задержался, еще что расскажи…
На следующий день проснулся с пренеприятнейшим чувством, что
вокруг меня сгущается некое зло, а я порхаю, аки мотылек, беспечный такой, как
наши зубоскалы на эстраде. Взглянул на небо – чистое, синее, высокое, но ощущение
все равно такое, будто свинцовые тучи прямо над головой, все ниже и ниже,
воздух превращается в студень, клейкую массу, даже пространство и время
пронизаны чувством надвигающейся беды.
На соседнем столе в моем рабочем кабинете самый простой
глобус, обычный, школьный. Кажется, достался по наследству от предшественника,
я чуть было не выбросил, люблю все сверхсовременное, однако в этом глобусе
что-то есть, есть… Смотрю и вижу планету, просто планету. А на ней –
человечество, которое мало кто воспринимает как человечество, а больше как
блоки: НАТО, исламский мир, Китай, Индия… Россию в этой таблице присобачить
некуда, от нее обычно отмахиваются, словно эту территорию вот-вот займут другие
народы, так что неча о ней зазря языки трепать.
Еще больше простого народу, кто и до таких высоких
абстракций, как блоки или страны, не дотягивается: для них есть, скажем,
русские и черножопые, а все остальные как будто не существуют. А то и русские
вроде бы не существуют как русские, а есть москвичи, конечно же – зажравшиеся,
петербуржцы – высокомерные бедняки, волковатые тамбовцы, хитрованы рязанцы,
уголовный Ростов…
