Нет, сейчас не до безрассудств. Напиваться нельзя.
Сандра окликнули, и он вскочил на ноги, забыв про бурдюк.
— Я здесь, сэр!
Стало быть, Вестер с тралгутом собирают стражников. Китрин всмотрелась в серую клочковатую тьму, оглянулась на костер — и осторожно, как бы невзначай подобрала бурдюк и спрятала под курткой.
По пути к своему фургону она старалась обходить остальных погонщиков. Чей-то голос выводил песню, кто-то подпевал. Крикнула ночная птица. Китрин забралась в фургон; на тюки с шерстью уже легла ночная роса, в мельчайших каплях влаги отражался лунный свет. Полог закрывать не хотелось — все равно ведь темно, — и Китрин свернулась калачиком среди рулонов ткани. Вытащив из-под куртки бурдюк, она отпила еще глоток. Один. Маленький.
Надо быть начеку.
Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ
Меч, описывая дугу, в последний миг повернулся; теперь стальное острие метило Доусону в лицо. Будь он так же молод, как и противник, уловка достигла бы цели: пришлось бы отпрянуть и — в неизбежном развороте — открыться. Однако многолетний опыт дуэлей не прошел даром: Доусон, отведя свой клинок на два пальца в сторону, в неожиданном выпаде послал меч вперед и промахнулся лишь на волос.
Фелдин Маас — барон Эббинбау и противник Доусона не только в дуэлях — сплюнул на землю и ухмыльнулся.
Изначальный повод был ничтожным. Три дня назад на королевском обеде Маас потребовал, чтобы угощение ему подавали прежде, чем более богатому землями Доусону — на том основании, что Мааса теперь назначили смотрителем южных границ. Барон объяснил Маасу его ошибку, тот оскорбился. Дело едва не дошло до пощечин прямо в пиршественном зале, и теперь противники разрешали спор давним традиционным способом.
Дуэльная аллея, сухая и пыльная, длиной и шириной вполне годилась для поединков вроде нынешнего, где позволены короткие клинки и кожаный доспех. С одной стороны ее ограничивали деревья, за которыми высились стены и башни Кингшпиля, с другой — исполинский Разлом в тысячу локтей глубиной, прорезавший некогда город и давший имя Рассеченному Престолу.
Противники отошли на позицию и вновь двинулись по окружности, не спуская один с другого глаз. Правую руку Доусона чуть ли не жгло от натуги, однако острие меча было нацелено во врага четко и твердо — барон всегда гордился тем, что после тридцати дуэльных лет он все так же силен, как в день первого поединка. Клинок соперника чуть дрожал, расслабленная поза обманула бы кого угодно — только не Доусона.
Кожаные подошвы ступали в пыли почти бесшумно. Фелдин ударил, Доусон парировал и ответил выпадом, Фелдин с погасшей ухмылкой отступил. Однако Доусон не расслаблялся: никаких поблажек, пока наглец не получит фирменный шрам Каллиама. Фелдин Маас, крутанув меч кистью, размашисто ударил в низ корпуса, Доусон отвел удар и после ложного выпада вправо атаковал слева. Маневр был блестящим, однако противник успел уклониться — у обоих хватало боевого опыта, чтобы не поддаваться на затасканные трюки.
Оба полагались на неожиданность.
На войне, в настоящем бою, следующая атака Доусона стала бы чистым самоубийством: он открылся, ослабил упор, слишком вложился в удар. Выпад получился таким безыскусным, что Фелдин поверил и отскочил назад — но чересчур медленно: клинок Доусона рассек ему кожу.
— Кровь! — объявил Доусон.
В долю секунды на лице Фелдина сменились удивление, ярость, внезапная собранность — и тут же все прикрыла маска холодной иронии. За краткий миг он успел просчитать контратаку, и Доусон не сумел бы от нее уйти. Этот юнец Фелдин мечтал его убить! Несмотря на честь, свидетелей, закон — Фелдин чуть не поддался искушению его убить! Что ж, победа над ним становилась от этого только слаще.
Фелдин отступил, прижал руку к ребрам и поднял окровавленные пальцы. Лекари бросились обрабатывать рану, Доусон вложил меч в ножны.
— Отличный ход! — бросил Фелдин, пока с него стаскивали рубашку. — Пользоваться моей честью как щитом! Да ведь это почти комплимент — поставить на кон собственную жизнь, полагаясь на мое благородство!
— Скорее на боязнь потерять лицо.
В глазах Фелдина мелькнул опасный огонек.
— Полегче, — вмешался главный лекарь. — С одной дуэлью покончили, не начинайте новую.
Доусон, обнажив кинжал, отсалютовал на прощание, Фелдин оттолкнул слуг и тоже вытащил кинжал. Кровь обильно струилась по его телу — новый шрам явно будет глубок. Доусон удовлетворенно вложил кинжал в ножны, повернулся и зашагал прочь от дуэльной аллеи. Его честь была сохранена.
Кемниполь. Старинный город Разлома, столица Рассеченного Престола.
Еще со времен драконов он был всемирным оплотом власти первокровных. В сумрачные, выжженные века после великой войны, которая низложила владык мира и принесла освобождение расам рабов, Кемниполь оставался маяком света для первокровных: черно-золотой город на холме призывал к себе разбросанных по миру питомцев. Шли века, богатства копились, таяли и вновь копились, лишь город стоял незыблемо — прорезанный Разломом и объединенный властью Кингшпиля, где ныне владычествовал король Симеон с юным принцем Астером.
Края Разлома соединял Серебряный мост, перекинутый от Кингшпиля к аристократическому кварталу на самом верху западного склона. Древние камни опирались на слой драконьего нефрита не толще пяди — вечного, как солнце и океан. Не желая перенимать недавнюю моду и передвигаться в носилках на плечах рабов, Доусон ехал в небольшой одноконной карете, от стука колес которой вспархивали по пути стаи голубей. Высунувшись из окна, он окинул взглядом стены Разлома — пласты камня, перемежающиеся слоями руин. Говорили, что остатки старинных зданий, погребенные сейчас под отбросами в нижних толщах расселины, древнее самих драконов. Кемниполь, вечный город. Его, Доусона, город — средоточие чаяний всего народа и целой расы. Город, любовь к которому соперничала в душе барона лишь с любовью к семье.
За мостом возница свернул на небольшую уединенную площадь, и перед глазами вырос особняк Доусона — стройные плавные линии выгодно отличали его от вычурных нагромождений, какими украшали свои дома выскочки вроде Фелдина Мааса, Алана Клинна и Куртина Иссандриана. Строгий классический дом, отделенный Разломом от Кингшпиля и широкой равнины за ним. Благороднейшая семья в городе — исключая разве что лорда Банниена с его эстинфордским поместьем.
Слуги опустили подножку и подставили руки, чтобы помочь барону сойти, однако Доусон, по обыкновению, спустился сам — он предпочитал соблюдать установленный им же самим порядок. Раб-привратник, старый тралгут с бледно-коричневой кожей и светлыми волосками на кончиках ушей, стоял у входа, прикованный серебряной цепочкой к колонне черного мрамора.
— С возвращением, мой господин. Ваш сын прислал письмо.
— Который?
— Джорей, мой господин.
У Доусона заныло сердце. Послания от других детей сулили бы чистейшую радость, однако письмо Джорея было сводкой новостей с ненавистной ванайской кампании. Он с тревогой протянул руку, но раб-привратник повел головой в сторону двери.
