— Платье, — ответила Китрин, жуя изюм. В ответ на недоверчивый взгляд она достала из кармана кошель и открыла его перед торговцем — серебряные монеты блеснули в солнечном свете.
Купец пожал плечами.
— Выбор у меня хороший, — начал он и, отвернувшись от по-прежнему разъяренной фурии, взял платье со среднего стола. Бело-голубое, с вышитыми рукавами, оно казалось сотканным из лавандовых лепестков. Купец разгладил ткань. — Самое лучшее. Дороговато, но того стоит. За сто двадцать серебряных монет ты красивее не найдешь на всем рынке. Подгоним по фигуре бесплатно, разумеется.
Китрин покачала головой.
— Вы его не продаете.
Торговец, который уже укладывал платье на стол, замер от неожиданности.
— Вы его не продаете, — повторила Китрин. — Оно здесь для того, чтобы следующее казалось дешевым. Какое вы предлагаете после? Розовое? Если начальная цена сто двадцать, то за розовое вы просите… сколько? Восемьдесят?
— Восемьдесят пять, — мрачно отозвался цинна.
— Тоже, конечно, неоправданно дорого. Я дам вам сорок пять — покроете стоимость и возьмете немного прибыли.
— Сорок пять?!
— Хорошая цена. — Китрин отправила в рот еще пригоршню изюма.
У купца слегка отвисла челюсть, фурия у ящика презрительно фыркнула. Китрин вдруг почувствовала тепло в груди, как от первого глотка крепкого вина, и улыбнулась — впервые за много дней.
— А если отдадите за сорок, я вам помогу продать с выгодой вон те. — Она кивнула на испорченные платья.
Торговец, скрестив руки на груди, отступил — Китрин испугалась было, что перемудрила, однако в глазах цинны мелькнул интерес.
— И что ты предлагаешь с ними сделать?
— Сорок.
— Докажи.
Китрин, подойдя к ящику, перебрала платья. Все одного фасона, дешевая ткань, оловянные крючки, нитяные петли, узкая вышитая полоса на рукавах и по вороту.
— Из каких стран сюда возят меньше товаров? — спросила она. — Из Халлскара?
— Да, оттуда мало что бывает, — согласился купец.
— Тогда замените крючки серебряными, вот тут у ворота пришейте стеклянные бусины. Три или четыре, поярче, чтобы бросалось в глаза.
— Серебро и бусы? На эти тряпки?
— Именно. С серебром и бусами они уже не тряпки. Назовите это… не знаю… халлскарское солевое окрашивание. Новый способ, очень редкий. Уникальные платья, единственные на всем рынке. Просите двести монет серебром, торгуйтесь до ста пятидесяти.
— Да неужто столько заплатят?
— А почему бы нет? Когда у товара нет аналогов, его цену никто не знает. Значит, можно продать за сколько угодно.
Цинна покачал головой — задумчиво, но без недоверия. Брови фурии ползли по лбу все выше. Китрин не спеша вытащила из мешочка медовый орешек и, дав цинне подумать несколько мгновений, добавила:
— Если хоть один человек этому поверит, вам окупятся десять платьев сразу — со всеми крючками, бусинами и остальным. А если поверят двое…
Купец перевел дух.
— Ты знаешь о платьях поразительно много.
«Да ничего я не знаю о платьях», — чуть было не отмахнулась Китрин. Торговец хохотнул и, схватив розовое платье, с картинной досадой бросил его девушке.
— Сорок, — объявил он и повернулся к фурии. — Видала? Посмотри на это лицо. Опаснейшая женщина.
— Верю, — кивнула фурия. Китрин, улыбаясь, отсчитала монеты.
Спустя час она шла по полуоткрытым переходам главного рынка, локтем прижимая к себе новое платье, туго сложенное розовым свертком, — и мир вокруг был добр и прекрасен. Платье нужно будет подогнать по фигуре, но это не важно. Больше, чем обновке, Китрин радовалась тому, что ее назвали опаснейшей женщиной.
Солнце только начало клониться к западу, и Китрин направилась к городским баням — провести час среди горячей воды и пара. И потратить монету-другую на бальзам от вшей и блох, которыми она обзавелась в дороге и потом здесь, в тесных комнатушках. Бани стояли на северной стороне широкой площади, где вздымались в небо высокие, как деревья, колонны, неизвестно для чего предназначенные, — крыши над ними не было так давно, что колонны покрылись бороздками от дождей. Открытые участки площади застилала коричневая, мертвая после зимы трава, на ощетинившихся кустах застряли сухие листья и клочки ткани. Китрин прошла мимо повозки, с которой торговали горячим супом, и мимо тощего куртадама с парой марионеток, танцующих на полу возле нищенской миски. На другой стороне площади бродячий театр только что разложил свой фургон и превратил его в сцену, к немалой досаде двух стоявших рядом кукольников. Над головами кружили голуби. Несколько циннийских женщин шли по площади — бледные, хрупкие и прекрасные, с голосами, звенящими, как музыка, и в платьях, колышущихся, как водоросли в морском приливе. Китрин захотелось за ними понаблюдать — но так, чтобы ее не заметили. Она никогда толком не знала чистокровных цинн, а ведь ее мать была такой же, как эти женщины.
Циннийки повернули к широкой лестнице, ведущей к баням. Китрин двинулась было за ними, как вдруг замерла, услыхав знакомый голос.
— Стойте!
Она повернулась.
— Остановитесь! И подойдите ближе! Услышьте сказание об Алерене Убийце и драконьем мече! Кому недостает храбрости, пусть идет прочь!
На сцену фургона вышел старый актер — торчащая вперед борода, высоко зачесанные волосы, яркие театральные одежды. Его голос гремел над площадью, завихриваясь вокруг огромных колонн. Мастер Кит. Ведун. Никаких сомнений. Китрин подошла ближе, не веря своим глазам. Десяток горожан остановились, привлеченные словами актера, вокруг тут же столпились другие. Китрин замерла на траве, не сводя с фургона изумленных глаз. На сцену вышла Опал в платье, которое делало ее на десяток лет моложе, затем выступил Смитт в шляпе простого работяги и с нордкостским выговором. Следом появился Шершень в золоченом доспехе, а за ним — с повелительным видом, словно ему принадлежит весь мир, — Сандр. Китрин смеялась от восторга и хлопала в ладоши, за ней остальные зрители. Микель и Кэри, стоящие среди публики, радостно ей закивали. Поймав взгляд Кэри, Китрин жестом изобразила вынимаемый из ножен меч и затем кивнула на сцену: мол, я же считала вас охранниками, а вы актеры? Кэри кокетливо повела головой, присела в едва заметном реверансе — и вернулась к работе: подбадривать криками Алерена Убийцу и освистывать Оркуса, повелителя демонов.
На продуваемой зимним ветром площади было зябко; к концу первого акта у Китрин замерзли уши и покраснел нос. Плотнее запахнув одежду, она обхватила себя руками, однако уходить и не думала. Иная реальность раскрывалась перед ней, как цветок по весне: стражники каравана, с которыми она провела целые месяцы, обратились вдруг в актеров, а актеры — в персонажей пьесы, и когда Алерен Убийца вонзил отравленный меч в живот Оркусу, от Сандра и мастера Кита в ее памяти осталась лишь полузабытая тень, почти вытесненная новым обликом людей на сцене. Наконец раздались негромкие, но сердечные аплодисменты, и Китрин бросила несколько медяков на сцену, где уже дождем плясали монеты от остальных зрителей.
